И волосы у неё были покрашены в жгуче–чёрный цвет.

Такие волосы бывают у японок: глянцево–чёрные.

Блестящие.

Как панцирь большого жука.

Я подумал, подойти к ней или нет, и решил, что не надо.

Ведь при виде меня она сразу вспомнит, как убирала моё детское говно.

И это воспоминание ей явно будет не в радость.

Вернувшись домой, я сообщил матушке, что видел Симбу, и мать сказала, что у той стало совсем плохо с головой и она завела роман а) с женатым мужчиной, б) намного старше её и в) ничего хорошего из этого не выйдет, потому что мать твёрдо знает — он никогда не женится на Симбе.

— А ей это надо? — спросил папенька.

— Не знаю, — сказала матушка и добавила: — Но вообще–то это всем бывает надо!

А через два месяца Симба порезала себе вены, хотя не сильно.

У неё не хватило порезать их как следует.

И матушка пошла к ней в больницу, а вернувшись, сказала, что Симбе совсем плохо и она вообще не разговаривает.

Ни с кем.

— А чего ты хотела? — спросил папенька. — Чтобы она, лёжа на больничной койке, рассказывала тебе, как ей было хорошо, когда она пускала себе кровь?

— Ты дурак, — ответила матушка. — Она ведь мне сестра…

— Сумасшедшая сестра, — сказал отец, — всё–таки лучше, чем никого дома, так, по крайней мере, он будет под присмотром…

— Клиническим… — вставила мать.

— Всё равно каким! — воскликнул отец. — Мы сможем ей позвонить…

— Мы не сможем ей позвонить, — возразила мать, — у неё нет телефона. У неё нет ни телефона, ни пейджера, ни мобильника, у неё есть только интернет, так что придётся писать письма, а ты терпеть этого не можешь…

— Тогда вот сядь и напиши ей, — сказал отец, — прямо сейчас…

— О чём? — спросила мать.

— Боже! — взмолился отец. — О том, что нам надо уехать на две недели. И что Михаил не может ехать с нами. И что мы просим её, чтобы он это время у неё пожил, поняла?

— Моя сестра — сумасшедшая, — очень медленно, по слогам, произнесла мать, — и оставлять с ней своего сына…

— Ты хочешь, чтобы он остался один?

Я слез с подоконника и направился к компьютеру.

Препираться таким образом они могут очень долго.

Это такая игра у них, в слова.

Слово за слово, подача, ещё одно слово, ещё подача.

Я включил компьютер и запустил почтовую программу.

— Что писать? — спросил я.

Молчание было мне ответом, они даже не посмотрели в мою сторону.

Мать всё убеждала отца в том, что Симба — сумасшедшая, а мне хотелось добавить, что при этом ещё — и очень красивая сумасшедшая.

В тот сентябрьский день, когда я увидел её напротив «Макдональдса», она была шикарна.

Роскошна, потрясающа, обалденна!

А сейчас, с красными волосами, — ещё круче!

Я вызвал бланк письма и тупо посмотрел на незаполненное поле.

Адрес Симбы был в адресной книге, в этом я не сомневался.

Но какие выбрать слова, чтобы было похоже на то, как могла бы написать мать?

Конечно, две недели можно прожить и одному, но мне хотелось провести их рядом с Симбой.

И прежде всего потому, что она была ни на кого не похожа.

Мать это прекрасно знала, потому и называла её сумасшедшей.

Знал это и отец.

Она жила какой–то абсолютно особой жизнью, и дело даже не в том, что она постоянно перекрашивала волосы и полгода назад пыталась порезать себе вены, последнее, между прочим, совсем не оригинально.

Однако ещё с той поры, когда мы жили вместе, я сохранил ощущение, что она не просто не такая, как все.

Мне всегда казалось, что Симба знает нечто, о чём никто из нас не имеет представления.

Она редко говорила со мной — повторю, когда она ушла, мне было лет восемь–девять, так что говорить нам было не о чем.

Но я помню, как она смотрела вечерами в окно, и взгляд её то ли мутнел, то ли — устремлялся на оборотную сторону.

Хотя скорее всего это лишь мои галики.

Я не знаю, что такое оборотная сторона, и, может, матушка права и Симба просто — молодая сумасшедшая женщина.

Я просмотрел адресную книгу, адрес Симбы нашёлся быстро.

[email protected]

В поле «тема» я набрал «привет», постеснявшись что–либо добавить.

А потом начал письмо.

«Здравствуй, сестра! — написал я, невольно обернулся к родителям, они всё спорили, и я продолжил: — Так вышло, что мы с мужем получили внезапную возможность (я убежден, что маменька использовала бы именно такой оборот) уехать в отпуск, но проблема в том, с кем оставить Михаила. У него сейчас сложный возраст (это бы маменька написала непременно!), а уже начались каникулы, и одного его оставлять мне не хочется — не знаешь, что найдёшь дома по возвращении… Не могла бы ты согласиться на то, чтобы эти две недели он пожил у тебя?»

Я подписался матушкиным именем.

И отправил письмо.

— Нет! — сказала мать. — Я категорически против, мне проще вообще остаться дома, поезжай один…

— Ты устала, — сказал отец, — тебе надо отдохнуть, мы уже два года никуда не ездили, там море, там солнце и тепло…

— У нас тоже тепло, — возразила мать, — даже жарко, посмотри в окно!

За окном действительно было жарко, гора как бы двоилась в раскалённом мареве, над ней покачивался только что появившийся убывающий месяц, и — что самое странное — одновременно с месяцем на небе играли красные отблески заходящего солнца.

— Так жарко давно не было, — продолжала матушка, — а море…

— Ты ведь любишь плавать! — механически произнёс отец.

— Я не хочу оставлять его с Симбой! — взорвалась мать. — Из этого ничего хорошего не выйдет!

— Боже! — сказал отец. — Ты что, думаешь, что она его соблазнит?

И тут вдруг матушка засмеялась.

Только как–то нехорошо, нервно.

Она смеялась долго, и отец налил ей стакан воды.

Я на всякий случай зашёл в «Отправленные письма» и удалил то, что отправил Симбе.

Как говорится, от греха подальше.

Мать выпила воду и успокоилась.

— Я так не думаю, — сказала она. — Моя сестра пусть и сумасшедшая, но не извращенка! Просто — я боюсь!

И в этот момент компьютер подал голос.

Такое негромкое, мелодичное «блямк».

— Почта пришла, — спокойным тоном сказал я, — кто посмотрит?