прожить ту жизнь, которую у нас отобрали. Теперь-то всё точно будет хорошо. Вот найду ещё Микасу, и станем все счастливыми».

Эрен не хотел помнить, как жесток и сложен мир, и верил в своё выдуманное чудо с наивностью ребёнка.

***

Лето дышало мальчишкам в спины, мчало с ними наперегонки к старым яблоням, на которых едва успели созреть плоды. Утром четверо друзей купались в тинистом па́рковом пруду, потом бесцельно слонялись по дворам, прихлёбывая из стеклянных бутылок лимонад ― до тошноты сладкий и подогретый зноем. Днём стащили шляпу из-под носа уличного музыканта и теперь по очереди надевали её, строя друг другу рожи. Они бы до вечера занимали себя несчастной осиротевшей шляпой, пока Конни не вспомнил, что в Деревянном городке на днях поспели яблоки: это был район на окраине города, в котором прежде находились садоводства крупной компании, поставлявшей овощи и фрукты на продажу; около тридцати лет назад фирма обанкротилась и распродала участки всем желающим.

Ребята неслись через поле, сквозь прохладную рощу, по траве вдоль пыльных дорог ― скорее к заветным плодам, к шалости и чувству опасности. Очутившись в саду, Эрен снял музыкантову шляпу и надел её на голову Армина, затем, как ящерка, взметнул на одно из деревьев и принялся выискивать яблоки. Конни последовал за ним. Жан раздобыл рядом с теплицами дырявое ведро и собирал в него сброшенные товарищами фрукты. Все четверо были на пике сладостного волнения: трясти деревья рядом с домом всё-таки не столь увлекательно, как отправиться в самое настоящее приключение за добычей.

― Перестаньте громко ржать! ― шёпотом пожурил друзей Армин, стоящий на страже. ― Вы как тюлени в брачный сезон, сейчас всю округу на уши поднимите.

― И чего старики так трясутся из-за этих дурацких яблок? Всё равно ещё кислые, ― бубнил Конни, аккуратно переставляя стопу на соседнюю ветку.

― Может, в старости у людей включается какой-то особый ген «брюзжания из-за яблок»? ― Жан почесал щёку и всерьёз призадумался, с видом философа глядя на зелёные кроны, сквозь которые виднелись голубые островки неба. ― Иначе как объяснить, что ну все поголовно старики и старухи становятся дикими, едва завидят рядом с садами ребятню?

― Мне кажется, у тебя, Жан, в преклонном возрасте этот ген будет особенно силён, ― саркастично заметил Эрен и тихонько надкусил первое попавшееся спелое яблоко.

― Слышь, я вот на тебя посмотрю! Зато у меня хоть мозги к старости появятся, а ты, готов поспорить, до седин будешь вляпываться во всякие глупости… И чего это там за хруст? Эй! Лопаешь вкуснятину в одну харю, а нам зелень кидаешь? Так нечестно!

― Хочешь справедливости? Так закинь сюда ляжки и сам срывай что нравится!

― Заканчивайте орать, кто-то идёт! Вы нас спалили, ― дрожащим голосом оповестил Армин. ― Валим отсюда скорее!

― Всё из-за вас! ― Конни расстроенно закатил глаза. ― Опять собачитесь на пустом месте, придурки.

Из-за дома напротив показалась старушка в грязном переднике и с подвёрнутыми до локтей рукавами. Она сорвала по дороге прут и в старомодной манере грозила им, размахивая над головой. «Мелкие негодники, я вам сейчас покажу!» ― кричала женщина, на удивление ловко оббегая ограды. Докинув в ведёрко последние трофеи, мальчишки с хохотом полетели в сторону рощи. Какой азарт! Какой восторг! Свобода! И цветы, цветы, цветы, кусты, деревья, речки, песни птиц, трухлявый пень, родник… И всё приближающийся спасительный городской шум.

Матовый сливочный вечер растёкся по улицам неспешными прогулками, пустыми разговорами, зёвом усталых работяг, мечтающих об ужине, и хлопками дверей закрывающихся магазинов. Эрен болтал ногами в прохладе маленького фонтана, жуя последнее яблоко, и с упоением глядел на лица друзей. Во рту задорно лопалась кисловатая кожица, освобождая сладкий сок, и язык с жадностью ловил все-все оттенки вкуса ― вкуса этой безмятежной, мирной жизни. Задрал голову и увидел в вышине, среди золотистых облачков, как похожий на сказочного великана дирижабль величаво уплывал в перламутровую даль. Улететь бы на нём за упрямые горы! Поглядеть, как цветут другие города. Он мог побывать где угодно, увидеть каждую крупицу. И не думать о страхе, о безысходности и самоотречении. «Эта память ― моё наказание, ― с грустью подумалось ему. ― Но раз уж в прошлом я совершил нечто чудовищное, справедливо, что это наказание моё и только. Они не заслужили воспоминаний о пережитых ужасах, лишь этих широких улыбок и беззаботного детства… Вы оставайтесь все рядышком. Пожалуйста».

Мальчишки долго не могли расстаться: переминались с ноги на ногу, ища по карманам грязными руками десятки причин задержаться. Они говорили «ну, до завтра» столь заупокойным тоном, словно этого завтра никогда не будет. Ведь как можно повторить настолько весёлый и яркий день? Наслаждение этой драматичностью придавало прогулке особенный смысл и неповторимость.

К восьми часам всё же разошлись. Эрен с приятной тоской в душе шёл вприпрыжку домой, балансируя на выпуклой брусчатке²{?}[Твёрдое дорожное покрытие (разновидность мостовой), выложенное плоскими прямоугольными (или другой формы) брусками приблизительно одинаковой формы и размера.]. Узорчатые тени листвы разбегались по нагретому камню, делались темнее. Остановившись перед спуском на широкую лестницу с потрескавшимися перилами и декоративными вазонами, Эрен увидел внизу бело-розовое облако с оранжевым огоньком. Оно плавно двигалось в сторону жилого квартала: чёрные блестящие волосы до лопаток, мягкий хлопок летнего платья, сильные ручонки, прижимающие к груди бумажный пакет, до краёв наполненный апельсинами. Бьющийся в агонии последний закатный луч коснулся девичьих плеч, скользнул по мятому подолу. И как только Эрен приложил козырьком ладошку ко лбу, незнакомка подняла голову и повернулась к нему.

Сладкий страх. Счастье. Трепет. Нервный вдох.

Шустрые плоды из порвавшегося пакета покатились по мостовой. «Ой!..» ― испуганно прошептала девочка и бросилась в погоню за удирающими в кусты апельсинами. Ноги сами понесли Эрена вниз по разбитым ступеням, навстречу опьяняющей радости, а губы беззвучно повторяли, словно молитву перед неминуемой гибелью: «Микаса! Микаса! Микаса!» Шелест листвы, вторя мальчишке, разносил по засыпающим улочкам песнь драгоценного имени, вплетал её в ветер. Не произнеся ни слова, Эрен принялся участливо набирать в руки пыльные цитрусы и краешком глаза уловил невозможное ― смотрит. Смотрит! На него! Сердце занялось как сумасшедшее.

― Вовремя заметили, а то б совсем беда, ― запыхавшимся голосом наконец произнёс он, подойдя к Микасе с горсткой апельсинов.

― Угу, ― смущённо отозвалась она.

― Я помогу донести. Ты, наверное, недалеко тут живёшь?

― В паре кварталов.

Ему показалось, что её взгляд стал сосредоточенней, смелее.

― Руга-а-аться будут… ― протянула