сама потратила многие годы на то, чтобы стать врачом, последнее, чего бы ей хотелось, – это отказаться от звания, заработанного с таким трудом. Наверное, она написала бы его прямо у себя на лбу.

Церера присела напротив мистера Стюарта, и они немного поболтали о том о сем – о погоде, о только что ушедших декораторах, за чем последовали извинения за запах свежей краски, – но ни у одного из них подобные темы не вызвали особого энтузиазма, и постепенно разговор сошел на нет.

– Просто скажите всё, что должны сказать, – наконец нарушила молчание Церера. – Это ожидание убивает нас.

Произнесла она это так мягко, как только могла, но все равно получилось резче, чем хотелось бы.

– Мы думаем, что с некоторых пор Феба нуждается в другом уровне ухода, – ответил мистер Стюарт. – Скорее поддерживающем, чем лечебном. Ее состояние не изменилось, что по-своему хорошо, пусть даже на первый взгляд может показаться, что это не так. Другими словами, состояние вашей дочери не ухудшилось, и мы считаем, что уже какое-то время ей настолько комфортно, насколько это вообще возможно.

– Но это и все, что вы можете для нее сделать? – спросила Церера. – Я имею в виду, только чтобы ей было комфортно, а не чтоб ей стало лучше?

– Да, это все, что мы на данный момент можем сделать. Хотя это не говорит о том, что в конечном итоге ситуация не способна измениться – как благодаря прогрессу в лечении, так и благодаря собственной способности Фебы к восстановлению утерянных функций.

Вид у доктора был несколько напряженный, и Церере показалось, что она понимает, почему он не держит фотографии своей жены и детей у себя на столе. Кто может сказать, сколько подобных разговоров ему приходится выносить каждый день, когда родители слышат самые худшие вести о своих детях? Для кого-то необходимость смотреть на фотографии пышущей здоровьем семьи другого мужчины, тогда как они пытаются примириться со своим собственным горем, лишь усугубляет навалившееся на них бремя. Но только не для Цереры – она надеялась лишь на то, что каждый день, возвращаясь домой, мистер Стюарт прижимает к себе своих детей и благодарит судьбу за то, что ему дано. Она была рада, что у него есть семья, и желала ей только счастья. В мире и без того хватает бед, с которыми приходится как-то уживаться.

– И каковы шансы на это? – спросила она.

– Мозговая активность ограничена, – ответил мистер Стюарт, – но активность все-таки есть. Нельзя оставлять надежды.

Церера расплакалась. Она ненавидела себя за это, хоть и плакала перед этим человеком уже далеко не впервые. Да, она продолжала надеяться, но это было так тяжело, и она так устала… Мистер Стюарт ничего не сказал – просто дал ей время взять себя в руки.

– Как работа? – спросил он наконец.

– Да какая там работа…

Церера занималась внештатным написанием рекламных текстов, а с некоторых пор и литературным редактированием материалов, составленных другими, но все это уже в прошедшем времени. После того несчастного случая она никак не могла сосредоточиться и поэтому не могла работать, а это означало, что не получала никаких денег. Церера успела потратить бо́льшую часть своих сбережений – хотя откуда там особые сбережения у матери-одиночки, проживающей в Лондоне, – и вообще-то уже не знала, как ей жить дальше. Это была одна из причин, по которой она все-таки согласилась подать в суд на водителя, но он и его адвокаты всячески противились выплате даже скромной промежуточной суммы, опасаясь, что это может привести к куда более крупному иску в будущем. Вся эта некрасивая история не давала бы ей спать по ночам, если б она не была настолько измучена – и день, и ночь.

– Я вовсе не хочу совать нос в чужие дела… – начал мистер Стюарт.

– Суйте сколько угодно. У меня не так уж много чего осталось что скрывать.

– Насколько тяжело вам приходится?

– Довольно тяжело, причем во всех смыслах, включая финансовый.

– Возможно, я ошибаюсь, – сказал мистер Стюарт, – но разве вы не говорили мне, что вашей семье принадлежит дом с участком в Бакингемшире[5]?

– Да, – ответила Церера, – маленький коттедж неподалеку от Олни. Это был дом моего детства. Моя мама до сих пор пользуется им летом, и мы с Фебой иногда проводим там выходные.

Мать частенько предлагала Церере переехать в коттедж насовсем, а не тратить деньги на аренду жилья в Лондоне, но Церера не хотела возвращаться. Вернуться к тому, с чего она начинала, было бы равносильно признанию неудачи с ее стороны, и к тому же нельзя было снимать со счетов школу и круг друзей Фебы. Теперь все это уже не было проблемой.

– А что?

– На окраине Блетчли есть одно медицинское учреждение, очень хорошее, исключительно для юных пациентов, специализирующееся в основном на черепно-мозговых травмах. Оно называется «Фонарный дом», и там только что освободилось место. Мои родители живут в Милтон-Кинс, так что я довольно часто мотаюсь туда-сюда, и с «Фонарным домом» у меня профессиональные отношения. Мое предложение, если вас это устроит, состоит в том, чтобы как можно скорей перевести туда Фебу. За ней будет хороший уход, меня будут постоянно держать в курсе дела, а статус официально зарегистрированной благотворительной организации означает, что над вашей головой не будет нависать эта финансовая проблема – по крайней мере, не в такой степени. Учитывая все обстоятельства, «Фонарный дом» может стать лучшим вариантом для всех нас. Но мы ни в коем случае не отказываемся от Фебы. Вы должны это понять.

Церера кивнула, хотя и чисто машинально. Они здесь все-таки отказывались от Фебы – по крайней мере, как ей показалось. Да и слово «благотворительная» задело за живое, поскольку она всегда за все платила сама, а теперь это было то, до чего они с Фебой докатились.

Церера ощутила себя бессильной, никчемной.

– Тогда давайте переведем ее, – сказала она.

И так и было решено.

* * *

Вечер выдался холодным – ноябрь, зима уже на носу. Уже через несколько минут после окончания разговора с мистером Стюартом Церера принялась строить планы, как изменить свою жизнь. Она не будет особо скучать по Лондону – по крайней мере, теперь. Церера по-прежнему сознательно избегала улицы, на которой тот урод сбил Фебу, и тень, навеянная этим жутким происшествием, вроде как распространилась с этого небольшого отрезка асфальта на весь Южный Лондон и, как следствие, на весь остальной город. Какие бы опасения ни испытывала она по поводу Бакингемшира, переезд туда мог помочь ей избавиться хотя бы от