намереваясь прыгнуть, и смотрела на меня… Мне показалось — а возможно, и не показалось, — что она была крупнее обычной кошки. Но это неважно. Важно, что она меня перепугала.

— Брысь, гадина! — прикрикнул я, топнув для пущей убедительности ногою. — Кому говорю!..

Однако кошка осталась в той же позе, ничуть не испугавшись. Еще и зашипела на меня. Это было возмутительно.

— Ты что, зараза? Не боишься? — и я пошел к ней. Кошка подпустила меня немного и, еще раз зашипев, развернулась и лениво пошла в сторону реки. Я ускорил шаг. Она, оглянувшись, тоже прибавила…

…Бежать мне сначала не позволяла гордость высшего существа. Потом мы с кошкой минут пять занимались спортивной ходьбой. Кошка строго выдерживала расстояние. Так мы добрались до пустыря. Он порос густой травой; и тогда мерзкая тварь, словно издеваясь, повернула и некоторое время бежала вдоль пустыря, пока не добежала до узенькой тропки, протоптанной в траве почти посередине пустыря. Остановившись, кошка оглянулась на меня, словно предлагая оценить дорогу, которую она великодушно показывает мне, чтоб не утруждать меня гонкой по траве, — и пошла по тропке. Изумившись ее наглости, я кинулся за нею во всю прыть, уже ни о какой гордости не помышляя. Подхватив на бегу камень, я метнул его в кошку и, конечно, не попал. Схватил еще, опять не попал. Схватил третий — и, не успев бросить, едва удержался, провалившись левой ногой в мягкое. Дернул ногу — не получилось. Чуть было не завалился.

Оказалось, в пылу погони я вбежал в илистый берег речки и увяз. Но где же проклятая кошка? Утопилась, что ли?..

За спиной раздалось шипение. Я быстро развернулся, перестав делать попытки вытащить ногу. Кошка была там; она опять припала к земле, словно изготавливаясь для прыжка. Она была шагах в пяти; в глазах ее горела такая злоба, что мне стало не по себе…

Но она не знала, что у меня камень. Я и сам забыл о нем, но, махая руками на кошку, чтобы отогнать, я почувствовал в руке тяжесть и вспомнил… Я бросил камень с силой, не метясь — ибо промахнуться было бы трудно — и попал ей в переднюю левую лапу. Кошка взвизгнула, подпрыгнула и, завыв жутким воем, бросилась, хромая, прочь. Я, одним рывком выдернув из грязи ногу, кинулся за кошкой, но сразу же споткнулся о какой-то корень и упал. Когда я вскочил на ноги, кошки не было.

«Ну дела, — подумал я, шагая обратно и морщась на каждом шагу от противного хлюпанья грязи в туфле. — Ну и зверюга… Дикая, что ли?..» Я знал, что на свете бывают дикие кошки, но не был уверен, водятся ли они в наших краях.

Через пустырь я пошел не тропинкой, а по траве, желая по ходу дела почистить немного туфли и брючину. Я прошел метров десять, и тут начались чудеса. Или правильнее назвать это наваждением. Мне показалось, что я иду не туда, и нужно взять правее. Я взял правее. Ночь словно бы стала гуще и наполнилась неизъяснимыми запахами… Мне почудилось, что я вижу тропу, по которой надо идти. Она змеилась впереди, словно нитка легкого, едва заметного пламени, и струилась вдаль. Шагов на десять вперед. Дальше я ее не видел.

Я пошел по ней. Куда я забредал, далеко ли — не знаю. Мне потом вспомнилось, что я постоянно куда-то поворачивал. А тогда я не думал ни о чем, кроме дороги, которая меня вела. Я не видел домов, а может быть, по этой дороге их и не было. Кажется, мне пришлось спускаться в овраг, преодолевать завал из деревьев, снесенных весенней водой, выбираться из оврага, опять спускаться… не могу поручиться за верность своих воспоминаний. Временами я слышал, кажется, какой-то осторожный хруст — за правым плечом, довольно далеко, — но не обращал внимания. Меня охватил азарт. Мне казалось, что я куда-то должен успеть, и в моих силах сделать это. Я спешил. Я шел, спотыкаясь, оступаясь, но не обращая на это никакого внимания. Так я дошел до огромного камня. Зачем-то (и кем?) он был отвален со своего ложа. Тропинка моя забежала во впадину. Доверяясь ей, я шагнул и, уже падая в пустоту, заметил, что она погасла. Я упал в яму.

Поднялся на корточки. Потом сел. Упал я очень удачно, даже не ушибся. Поглядел вверх — и испугался: край камня нависал над ямой… метрах в семи-восьми над моей головой…

…Какое счастье, что я не сделал тогда ничего неверного. Ни одного лишнего движения. Я просто поднялся на ноги. Сразу. И тут же — опять нагнулся: на дне что-то мерцало, и, казалось, это мерцание само притягивает глаз. Протянув руку, я нашарил на земле два маленьких предмета и, подняв, рассмотрел. Это было легко сделать, несмотря на ночь: они светились. Не очень ярко, но достаточно, чтобы определить, что же я нашел. На ладони моей была небольшая монета, светившаяся тусклым желтым светом, — и бусинка, величиной с абрикосовую косточку, да и формы такой же. Бусина мерцала темно-голубым — я так бы назвал его — светом, а внутри ее плавал, словно зернышко, сине-черный сгусток; к центру чернота сгущалась. Зернышко это колебалось, словно бы пульсируя. А скорее это было даже не зернышко, а колыхающийся лепесток темного пламени… Занятные штучки…

Я чуть было не выронил их, заслышав вдали жуткий вопль. Мне вспомнилась та дурацкая кошка; и хотя я вряд ли ее очень боялся, все ж не хотелось, чтоб она опять перепугала меня своим неожиданным появлением, как тогда у скамейки… Я оглянулся по сторонам, ища ее, — и вспомнил, что нахожусь в яме.

Надо было выбираться. Впрочем, это оказалось легко, потому что, оглядываясь, я увидел, что справа от меня по стенке ямы взбегает та самая светлая дорожка, которая привела меня сюда. Вверху она загиналась за край ямы и, верно, продолжалась по земле, внизу начиналась от самого дна и шла по стенке зигзагом, словно поломанная. Не было причин не доверять этой дорожке. Я подошел к ней.