5

Совершенно особое место в ряду сочинений Насир-и Хусрау занимает “Сафар-намэ” (Книга путешествия), впервые появляющаяся ныне на русском языке. Книга эта — одно из немногих дошедших до нас прозаических произведений столь раннего периода персидской литературы. Когда она написана — точно неизвестно. Если судить по самой книге, можно было бы предположить, что она возникла до радикального переворота, происшедшего в его жизни. На это указывает много данных, разбросанных по всей книге: автор удивляется, узнав, что обитатели Триполи и Сура шииты, и хвалит одного кадия — суннита в городе Суре. Упоминая о халифе Омаре, он добавляет к его имени почтительные пожелания, как это всегда делают сунниты. Говоря о Фатимидах, он называет их “султанами”, т. е. только светскими властителями, а эпитет “халио”, обозначающий также и духовную власть, он прилагает только к аббасидским халифам, носителям и официальной власти. Однако, при всем том, книга могла быть написана только после возвращения из путешествия, т. е. после вступления в лоно исмаилитской церкви. Это обстоятельство заставляет нас отнестись к дошедшей до нас редакции с большой осторожностью. Вполне возможно, что к произведению Насир-и Хусрау приложил руку какой-нибудь позднейший редактор суннит, постаравшийся затушевать все наиболее ярко выраженные шиитские места и сделавший типично суннитские добавки. И в самом деле, у некоторых из более поздних суннитских авторов имеются цитаты из “Сафар-намэ” со ссылкой на Насир-и Хусрау, которых, однако, в нашей редакции уже нет. Отсюда следует вывод, что книга дошла до нас не в первоначальном своем виде, и представляет своего рода эксцерпт, сокращенную и даже несколько видоизмененную редакцию. Может быть, этим объясняется некоторая сухость и сжатость, а также чрезвычайно сильно выступающий на передний план момент “поклонения святым местам”. По-видимому, редактор, обрабатывая книгу, взял за образец жанр “Зиарет-намэ” — путеводителя по святым местам, чрезвычайно распространенный в персидской литературе тип книги. Однако даже и в таком пострадавшем виде книга все-таки представляет для нас большую ценность. Написана она чрезвычайно просто и безыскусственно и, видимо, предназначена для самого широкого круга читателей, ни о какой мистике в ней нет и помина. Автор живо, непосредственно рассказывает о том, что видел, стремясь быть как можно более правдивым. Он сам говорит, что во время своего путешествия вел дневник, куда заносил все свои впечатления и наблюдения и даже зарисовывал туда интересовавшие его памятники. В самом деле, только таким путем все эти впечатления и могли сохраниться столь свежими, могли быть переданы столь живо и подчас увлекательно. Нельзя отрицать того, что описание некоторых архитектурных памятников, благодаря огромному количеству самых мелких деталей, несколько утомительны и монотонны. Зато все картины быта, описания Фатимидского двора, жизнь среди кочевников, приключение с жадным бедуином в Басре, эпизод в бане, встают перед глазами читателя с рельефной отчетливостью. Язык “Сафар-иамэ” прост и естественен. Для человека, привыкшего к напыщенным периодам позднейших персидских прозаиков, он может даже показаться слишком простым и безыскусственным. Видно, что мысли обуревают автора и что подчас он не может справиться с ними, ибо фразы зачастую прерываются всякими вставками и добавлениями; автор уклоняется в сторону и снова возвращается к своему рассказу.

Как источник для ознакомления с жизнью мусульманского востока того периода, “Сафар-намэ” неоценима. В широкой публике у нас знакомы с Востоком все еще недостаточно хорошо. Харун-ар-Рашид, пышный Багдад, восточная роскошь и нега, — вот что представляется рядовому читателю, когда ему говорят о Востоке. Много ценных указаний дают, конечно, историки, но мусульманские историки все же писали прежде всего историю династии, а не широких масс. О мелочах повседневной жизни они не говорят, им важны только дела их повелителя. В книге Насир-и Хусрау читатель увидит средневековый Восток таким, каким он был, не сказочным, не фантастическим.

Нашего путешественника интересует и привлекает действительность. Все, что мало-мальски отличается от его домашней обстановки, не согласуется с укладом его обыденной жизни, все это фиксируется на страницах его дневника. Его поражает, что верблюда кормят финиками, и таким образом об этом узнает и читатель, без Насир-и Хусрау, может быть, не узнавший бы об этом и вовек. Семидесятилетний старик говорит путешественнику, что во всю свою жизнь не ел ничего, кроме верблюжьего молока, и что по его мнению весь мир точно также питается только этим изысканным яством. Эта черточка для нас ценнее многотомных исследований, ибо вся безотрадность жизни кочевника, вся монотонность поросших солоноватой жесткой колючкой степей, сразу встает перед нашими глазами.

Всякий знает, как важна для жителя степи и пустыни вода, как ее ценят на Востоке, но все значение этого только тогда ясно встанет перед ним, когда он прочитает такую книгу, как книга Насира: куда бы он ни приехал, о каком бы городе он ни заговорил, всюду мы видим на первом месте упоминание о воде, реках, дожде и т.п. “В городе есть проточная вода”, — и этим уже сказано, что в этом городе и жизнь легче и условия терпимее; “в городе воды нет, пользуются только дождевой водой” — сейчас же идут неизбежные последствия: засуха, недород, голод и массовое переселение, как, например, массовое выселение мекканцев в Египет в 1048 г. Розовая дымка “восточных сказок” рассеивается и перед глазами встает сама жизнь, жизнь суровая, в борьбе с неумолимой природой, под тяжким гнетом феодального произвола. Уже не сказочная роскошь, а само страшное лицо Востока видно из этой книги — нищета, нагота, голод, бесконечные болезни и страдания миллионов, для того чтобы единицы могли позволить себе жить Харун-ар-Рашидами.

В этом ценность нашей книги и эту ценность свою она сохранит надолго, будучи интересной не только для историка, археолога и этнографа, но и для всякого читателя, желающего ясно представить себе условия жизни феодального Востока.

6

В заключение несколько слов о самом переводе. Он был выполнен мною еще в 1922 г., когда я располагал только изданием Шефера и тегеранской литографией, отпечатанной на основании того же самого издания. В настоящее время перевод был мною вновь просмотрен и сличен с новым берлинским изданием персидского текста, которое хотя и покоится на рукописи, использованной Шефером, но выполнено персом и потому очищено от разных мелких ошибок, проистекавших у Шефера от недостаточного владения персидским языком.

К сожалению, по-прежнему остались неразрешенными вопросы, связанные с различными цифровыми данными и мерами длины, в изобилии имеющимися в нашей книге. При чудовищном разнообразии систем меры, существовавших на феодальном Востоке, установить точно их значение в настоящее время крайне трудно без специальных изысканий, до сих пор никем не произведенных. Поэтому читатель