— Послушайте, как вас…

— Артем Дмитриевич.

— Да, верно, Артем Дмитриевич. Так вот, Артем Дмитриевич, я просмотрел ваш доклад. Поднятый вами вопрос, безусловно, заслуживает более тщательной проработки. Знаете что, позвоните-ка мне через недельку, а еще лучше через две. Да, через две будет нормально. Думаю, к этому времени я сумею проштудировать ваш доклад основательнее, — голос Полякова помягчел, стал доверительно-товарищеским. Точь-в-точь как у давешних гэбэшных «стукачей» в «дружеской» беседе с поддавшим диссидентом. — Мы с вами все обсудим.

— Константин Григорьевич, — помимо желания просительно сказал Гордеев. — Через две недели может быть слишком поздно. Уже сейчас может быть поздно… Вы не понимаете, город на грани катастрофы. Существующий на сегодняшний день баланс слишком хрупок! Достаточно любого, даже самого незначительного толчка, чтобы…

— Значит, договорились, Артем Дмитриевич, — по-прежнему доброжелательно ответил Поляков. — Через пару недель. Всего доброго.

В трубке повисли короткие гудки. Гордеев, не без изумления, несколько секунд смотрел на нее. Поляков, вопреки распространенному мнению, оказался не лучше других. Только что рухнула последняя надежда Гордеева. В поведении чиновников от власти, с которыми ему пришлось сталкиваться в течение нескольких последних недель, присутствовала четкая, но совершенно непонятная нормальному человеку логика. Все они отмахивались от опасности, как пятилетние дети, тянущиеся к огню.

Гордеев, по-прежнему не сводя с трубки взгляда, аккуратно положил ее на рычаг.

Отменно выбритый старик в зеркале тоже смотрел на трубку. Был он странен хотя бы потому, что Гордеев сегодня не брился. На всякий случай он поднял руку и потер подбородок. Нет, не брился. Хотя, кажется, он и вчера не брился. И позавчера, наверное. Гордеев не помнил, когда он брился в последний раз.

Скорее всего, он вообще никогда не брился. Да, наверное, никогда.

— Ты сумасшедший, — сказал задумчиво чисто выбритый старик в зеркале. — Эти люди думают, что ты сумасшедший. Окончательный, законченный идиот. Надо заметить, они недалеки от истины. Кстати, я думаю так же.

Гордеев повернулся к зеркалу. Теперь старик смотрел ему в глаза.

— Заткнись, — тихо ответил Гордеев. — Немедленно заткнись. Я ненавижу тебя.

Он действительно ненавидел этого старика в зеркале. Ненавидел за то, что тот рассудительнее, спокойнее, умнее и всегда говорил неприятные, но верные вещи. Временами Гордеев понимал, что старик прав. В девяноста девяти процентах случаев его вправду принимают за сумасшедшего. Поэтому-то никто и не прислушивается к предупреждениям. Какой смысл прислушиваться к болтовне психа-одиночки?

— Взаимно, — ответил из зеркала старик. — Будем правдивы: ты тоже не ангел. Вообще не пойму, почему я до сих пор с тобой вожусь?

— Они — идиоты, — прошептал Гордеев, отводя взгляд. — Тупицы. Слепцы.

— Ты бы послушал себя со стороны, — усмехнулся старик. — Твои россказни — бред алкоголика в разгар приступа белой горячки.

— Пошел прочь! — рявкнул вдруг Гордеев.

С ним случались подобные вспышки. Он резко выходил из себя. Ярость его оказывалась настолько сильной, что Гордеев переставал контролировать собственные поступки. В такие мгновения ему казалось, что он висит в воздухе, сантиметрах в двадцати от пола. Его несло ветром ярости, как огромный воздушный шар. Гордеев наблюдал за собой словно со стороны, оцепенев от ужаса и бессилия.

— Ты же знаешь, я не могу уйти, — возразил из зеркала старик и добавил: — К сожалению.

Гордеев подхватил со столика телефонный аппарат и, неловко повернувшись, запустил им в зеркало. Получилось не слишком сильно и не слишком резко. Что вы хотите от полупарализованного? Телефонный аппарат прочертил в воздухе дугу и ударил углом основания точнехонько в грудь старику. По стеклянной поверхности пробежала толстая, рассеченная, словно грозовая молния, трещина. Зеркало раскололось на два десятка частей и обрушилось на пол, покрытый старым дешевым ковром. Гордеев застыл, глядя под ноги. Волна неподконтрольной ярости схлынула так же внезапно, как и накатила.

Гордеев уставился в осколки. В глаза ему насмешливо смотрели два десятка одинаково ненавистных стариков.

* * *

Седоголовый полковник продолжал невыразительно зачитывать суточную сводку происшествий. Тоскливо. Невыносимо тоскливо. Да еще серая смурь за окном. Поди теперь до самого вечера лить будет. Поляков обвел взглядом присутствующих. Кое-кто чертил на листках узоры. На другом конце стола позевывали украдкой. Оно и понятно. Распечатки сводок и так выдадут. Хоть обчитайся. А важные ориентировки передают сразу.

Поляков придвинул к себе доклад. Он уже едва помнил этого… как бишь его… Ага, вот фамилия, на первой странице. Гордеев Артем Дмитриевич. Честно говоря, Поляков доклада не читал и даже не просматривал. Закрутился, забегался, совсем из головы вылетело.

Он прикрыл глаза, припоминая внешность странного визитера. Седой, худой, шрам через всю щеку. Не ножевой, однако. Ободрался, видать, где-то. И если уж быть до конца честным, не понравился ему этот Гордеев. Ни дать ни взять, типичный урка. И в глазах что-то такое… странное. Как будто анаши обкурился. Блестели у него глаза так… Плохо, одним словом, блестели. Да, еще с одной стороны лица мышцы практически не шевелились. Парализовало, что ли?

Ну, посмотрим, что у нас тут. Поляков перелистнул первую страницу. Так-с, так-с, так-с. Строчки убористые, через один интервал. Опечаток много, торопился, видать. Под заунывный бубнеж полковника читалось плохо. Поляков отвлекался, переводил взгляд со страницы на подчиненных и обратно. И в конце концов понял, что практически не вникает в смысл прочитанного. Какие-то факты, статистические выкладки. Собаки какие-то. При чем здесь собаки? А если собаки при чем, то тогда при чем тут он, Поляков? Собаками занимается не милиция вовсе, а ветеринарные службы. Хотя… Указ мэра Москвы о правилах выгула домашних животных не соблюдается. Собаки носятся по дворам без поводков. О намордниках и вовсе помолчим. Кстати, у Гордеева этого как раз что-то о «росте популяции» написано. Стало быть, всю эту филькину грамоту вполне можно квалифицировать как жалобу общественности. Да еще какую жалобу. Аж на… — перелистнул до последней страницы, посмотрел номер, — …во, на двенадцати листах. Прямо не жалоба, а целый ученый трактат. Значит, скинуть эту лабуду неохватную в местные отделения, и дело с концом.

В этот момент Полякова осенило. Он вновь открыл титульный лист. Напечатано-то под копирочку! Это было похоже на проблеск молнии. Второй экземпляр! А куда «ушел» первый? Вот ведь, не было заботы… Что, если первый экземплярчик Гордеев отослал выше? Да еще с пометочкой, мол, второй экземпляр отправлен тому-то, третий тому-то, а четвертый… Там, наверху, прочитают, отыщется какой-нибудь молодой да прыткий, решит «службу рвануть» перед начальством. «А подать-ка сюда Ляпкина-Тяпкина! То бишь генерала Полякова! А какие вы, товарищ генерал, приняли меры по сигналу товарища такого-то (имярек)? Общественность ведь ропщет, итить ее мать, не хухры-мухры! Ах, вы подумали? Думать, стало быть, любите? Ну вот и отправляйтесь-ка на заслуженную. Думайте там себе сколько угодно…»