чего он не мог ожидать от Палестины: сцену для немедленных действий, которые позволили бы добиться власти.

Дизраэли на посту премьер-министра, 1875 г.

«Всесильный маг…»

Впрочем, для достижения этой цели Дизраэли требовалось нечто большее, чем всего лишь терпимость со стороны соотечественников. Подобное лишенное теплоты уважение могло бы удовлетворить видных английских евреев того времени, представителей таких богатых семейств, как Ротшильды и Монтефиоре[7], которые методично добивались узаконенного равенства и в конце концов получили желаемое. Дизраэли — а честолюбие не давало ему покоя даже в юности — не хотел быть просто равным. Он хотел, чтобы им восхищались, ему подчинялись, хотел управлять людьми и судьбами империй. А значит, ему надлежало превратить свое еврейство из помехи на пути к власти в некую мистическую силу. Ему следовало убедить мир и самого себя, что евреи — благородная нация со славным прошлым и великим будущим. Даже антисемитские мифы он должен был обратить себе на пользу, заставив людей поверить, что как маг и иллюзионист он по меньшей мере сможет использовать свое могущество на благо Англии. В результате Дизраэли стал одной из главных фигур девятнадцатого века, по которым судили о евреях и иудаизме. Глядя на него, свои представления о том, на что способны евреи, в равной степени основывали и они сами, и антисемиты.

История жизни Дизраэли рассказана и пересказана множество раз — прежде всего им самим в автобиографических, лишь слегка закамуфлированных романах, но также и длинной чередой биографов и историков. По понятным причинам, эти работы, как правило, поданы в чисто английском историческом контексте. Дизраэли оставил след в истории как британский государственный деятель, и его достижения лежат прежде всего в области политики. Однако, чтобы по достоинству оценить значительность его достижений, необходимо понять жизненный путь Дизраэли именно как историю еврейскую.

Дело в том, что еврейство Дизраэли служило одновременно и огромным препятствием к достижению его целей, и столь же мощным генератором. Именно своему еврейству он обязан самыми оригинальными идеями в области политики и истории, и оно же служило причиной того, что эта оригинальность неизбежно делала его чужаком в стране, которой он стал управлять. Как писала Ханна Арендт, Дизраэли служил превосходным примером такого свойственного девятнадцатому веку явления, как «исключительные евреи» — то есть ассимилированные евреи, заставившие Европу принять себя силою своей необычной одаренности, но которым не позволяли забыть, кто они, и занять в обществе обычное, не связанное с их исключительностью место. В этом смысле карьера Дизраэли была типичной: она свидетельствовала как о возможности эмансипации для европейских евреев, так и о ее подспудных сложностях.

Прослеживая его жизненный путь и останавливаясь на некоторых важных эпизодах этого пути, я уделяю больше внимания Дизраэли как еврейскому писателю и мыслителю, чем как политику. В наше время, когда события, связанные с его профессиональной деятельностью, ушли в прошлое и стали достоянием истории, неугасающий интерес к фигуре Дизраэли связан прежде всего с его представлением о власти. В этой книге я надеюсь показать, почему до сих пор верны слова, обращенные к Дизраэли одним из его соперников: «В представлении младшего поколения ваша жизнь всегда будет исполнена особой привлекательности. Ибо для него вы расширили горизонт будущих возможностей».

Бенджамин Дизраэли

1

Предшественником Бенджамина Дизраэли на посту лидера британских консерваторов был Эдвард Стэнли, 14-й граф Дерби. Этот титул был дарован Томасу Стэнли в 1485 году после того, как во время битвы при Босворте[8] он перешел на сторону Генриха VII и помог ему разбить войска Ричарда III, и с тех пор переходил к его потомкам. У Шекспира именно отказ Стэнли прийти на выручку Ричарду решил судьбу этого короля. «Что Стэнли говорит? Ведет полки он?» — вопрошает Ричард как раз перед тем, как воскликнуть: «Венец мой за коня!» И тот же Стэнли возлагает корону на голову первого монарха династии Тюдоров: «Вот он, давно похищенный венец. / Я с мертвой головы кровавой твари / Сорвал его, чтоб увенчать тебя: / Носи его на радость и на благо»[9].

Для таких людей, как граф Дерби, правивших Англией на протяжении всего девятнадцатого столетия, Шекспир был не просто великим национальным поэтом, но и летописцем их родов, описавшим события, в которых их предки играли решающие роли. У Дизраэли, разумеется, Шекспир вызывал совершенно другие мысли и переживания. В детстве он ходил в школу, во главе которой стоял священник Независимой английской церкви[10], где царила весьма либеральная атмосфера. Там Дизраэли и еще один еврейский мальчик были освобождены от необходимости читать христианские молитвы и их еженедельно наставлял в древнееврейском раввин. Но даже этот весьма либеральный директор ничтоже сумняшеся дал юному Бену роль Грациано в школьной постановке «Венецианского купца». По всей видимости, Дизраэли не проявил особого актерского дарования — не исключено, из-за некоторых речей, которые ему пришлось произносить. В сцене суда, например, Грациано набрасывается на Шейлока с такими словами:

О, будь ты проклят, пес неумолимый!

Вся жизнь твоя — закону злой укор.

Во мне почти поколебал ты веру;

И я почти поверить с Пифагором

Готов в переселенье душ животных

В тела людей. Твой гнусный дух жил в волке,

Повешенном за то, что грыз людей:

Свирепый дух, освободясь из петли,

В утробе подлой матери твоей

В тебя вселился; да, таков твой дух:

Несытый, волчий, кровожадный, хищный![11]

Что чувствовал Дизраэли, когда декламировал эти строки, в которых великий английский поэт описал его предков? С уверенностью ответить на этот вопрос невозможно; позже Дизраэли почти никогда напрямую не писал о своих детских годах. Однако в романе «Танкред», где еврейской теме уделено значительное место, еврейка Ева произносит на удивление проникновенную речь о детстве: «Говорят, что еврейские дети самые красивые в мире, но, когда они вырастают, их младенческая прелесть исчезает. Чувство