все многообразие, всю изменчивость его звучания в здешних местах совершенно невозможно». Население страны, которой управлял Дизраэли, не могло правильно произнести его имя. Отчасти именно по этой причине, а отчасти как признание его ошеломляющих способностей, он получил прозвище Диззи[15], которое широко распространилось в Англии.

2

Помимо еврейского имени Исаак Д’Израэли оставил сыну мучительно двойственное отношение к иудаизму. «Я не только воспитывался вне своего народа, — писал уже взрослый Дизраэли, — мне к тому же прививали стойкое предубеждение против него». Исаак родился в 1766 году и принадлежал к первому поколению эмансипированных евреев. Он восхищался Мозесом Мендельсоном, немецко-еврейским проповедником Просвещения[16], и глубоко впитал антиклерикальный рационализм Вольтера. Влияние этих философов, которое отвращало Исаака от традиционного еврейского образа жизни, не встретило сопротивления в доме, где прошло его детство. Надо признать, что среди еврейских общин Европы английские евреи в наименьшей степени соблюдали традиции, что объясняется их малочисленностью, удаленностью от главных еврейских центров и относительной легкостью ассимиляции, вследствие чего уровень набожности и религиозной учености английских евреев был весьма и весьма низок. В конце восемнадцатого века раввин главной ашкеназской синагоги в Лондоне сетовал, что в стране нет ни одного человека, с которым он мог бы обсуждать талмудические тексты.

Показательным примером такой неосведомленности в еврейской традиции был сам Дизраэли. Однако со свойственной ему находчивостью он сумел и это неведение обратить в источник высвобождения. Своеобразное представление о еврействе, оставленное Дизраэли миру, в значительной мере было продуктом его вымысла, и евреев в своих романах он нередко описывал самым фантастическим образом. Создаваемая его воображением еврейская история, включая предвидение будущего политического сионизма, оказалась бы менее дерзновенной, будь автор скован реальными фактами.

Дизраэли и не мог унаследовать еврейскую традицию от своей семьи. Отец Исаака, как писал Дизраэли, «вряд ли ощущал духовную близость и жил в тесной связи со своей общиной». Что касается матери Исаака, Сары, то она относилась к иудаизму с нескрываемой враждебностью. Дизраэли объяснял это так: «Моя бабка — красавица, рожденная в семье, подвергаемой преследованиям, — прониклась такой неприязнью к своему народу, какой легко заражаются тщеславные люди, когда открывают для себя, что своим происхождением обречены на всеобщее презрение». Брак с мужчиной, носившим фамилию Д’Израэли, только ухудшил дело, и она «так и не простила» мужу эту фамилию. Из-за такого ожесточения Сару в семье не любили, она была «настолько подавлена и унижена своим положением, что прожила до восьмидесяти лет, так и не смягчившись». Юный Бен не любил бывать в ее доме, где его не ждали «ни ласка, ни чашка чая, ни пара монет — ничего». Это был убедительный урок, он показал, во что обходится ненависть еврея к собственному народу, и Дизраэли запомнил его навсегда.

Ну а как обстояли дела с матерью самого Дизраэли, Марией? О ее отношении к иудаизму, о том, совершала ли она какие-либо обряды, предписанные традицией матери в еврейском доме, нам ничего не известно. Мы вообще почти ничего не знаем о матери Дизраэли по той простой причине, что он никогда о ней не упоминал. Мария Басеви, на которой Исаак женился в 1802 году, принадлежала к более почтенному роду, чем ее муж. Семейство Басеви в самом деле имело древние испанские корни, которые Бенджамин придумал для рода Дизраэли. По материнской линии Мария вела свое происхождение от Исаака Абоаба, последнего гаона Кастилии, который помог переправиться в Португалию тысячам испанских евреев, изгнанных Фердинандом и Изабеллой. Кроме того, род Басеви был через браки связан со многими влиятельными англо-еврейскими семьями, принадлежавшими к высшему обществу, в том числе с семейством Монтефиоре.

Причина, по которой Дизраэли оставил в тени материнскую линию своей семьи, могла быть связана с твердым желанием стереть след матери из своей биографии. Он часто говорил об отце, которого искренно любил и которым восхищался, а о матери не оставил ни слова — доброго или худого. Он ни разу не упомянул о ней даже в большом эссе о жизни отца, написанном как предисловие к посмертному изданию произведений Исаака. Сара, сестра Бенджамина, возражала против такого отношения: «Мне очень жаль, что наша милая матушка не удостоилась ни единого нежного слова, ни одного штриха, чтобы оставить о ней память».

Какие обиды кроются за этим подчеркнутым умолчанием? Мы не можем судить об этом наверняка, но в прозе Дизраэли есть несколько портретов черствых, равнодушных матерей. «Заметьте, какие грубые ошибки постоянно совершают родители, оценивая характер своих отпрысков, которые выросли на их глазах и ежечасно проявляли себя, — с сожалением пишет Дизраэли в романе „Конингсби“. — Как часто в раннем возрасте гения принимают за тупицу потому только, что он молчалив и задумчив, а не закрывающего рот непоседу считают носителем чуть ли не сверхъестественных способностей, потому что животная натура делает его дерзким и беспечным!» Не отражается ли в этих словах огорчение самого Дизраэли, оттого что его мать не распознала, не смогла раcпознать необычайную одаренность сына? Одно обстоятельство, по крайней мере, не вызывает сомнения: всю свою взрослую жизнь Дизраэли искал женщину, которая заменила бы ему мать. Самые близкие отношения, включая любовные, неизменно связывали его с женщинами, которые были старше, баловали его словно ребенка, не чаяли в нем души.

Итак, именно сложное отношение Исаака к иудаизму во многом определило и отношение к нему его сына. Подобной двойственностью, разделяемой жившими в Западной Европе евреями его поколения, пронизана единственная книга Исаака на еврейскую тему — «Гений иудаизма», вышедшая в 1833 году. Это документ особой ценности, так как в нем содержатся противоречивые идеи, воспринятые юным Дизраэли от своего отца. С одной стороны, как видно из названия, автор «Гения иудаизма» защищает свою религию и пытается просветить англичан в неведомых им областях — еврейских истории и теологии. «Гений иудаизма, — пишет Исаак, — остается скрытым для христиан, как если бы шехина[17] все еще не покинула „святая святых“».

Однако одновременно эта книга служит и наставлением по ассимиляции. «В период наивысшего расцвета цивилизации евреи, отделившиеся от христиан, занимают в обществе положение, которое нельзя назвать нормальным», — пишет Исаак на первой странице книги, и его мучительное переживание этой аномалии отражается в полном сарказма описании традиционной еврейской учености и обычаев. Впрочем, кое-что в библейском иудаизме — национальном вероисповедании независимого государства — его восхищает. Он даже предполагает, что древнееврейское государство может служить образцом управления страной: «В эпоху теократии в этом грубом и воинственном народе сохранялось политическое равенство, которое тщетно пытаются обеспечить общественные институты при различных