формах демократического правления». Протосионизм Исаака и утверждение, что подлинная свобода заключена только в подчинении божественному порядку, оказали сильнейшее влияние на политические взгляды его сына.

Однако, по мнению Исаака, победа Рима лишила евреев основы для достойного существования как нации, и для иудаизма наступил темный период: «Выстроенная мощно и искусно, но при этом бесчеловечная, основанная на слабостях нашей натуры, эта система суеверий и предрассудков погрузила евреев в океан ритуальных правил, казуистических толкований и деспотических предписаний, несравнимых даже с теми, что позднее в подражание им возникли в католицизме». Сравнение раввинистического иудаизма с «казуистическим» католицизмом — искусный риторический прием, который позволил Исааку привлечь на свою сторону как вольтерианский антиклерикализм, так и традиционное для английских протестантов недоверие к Папе. Неприязнь к Талмуду, заявляет при этом Исаак, не означает неприязни к самому иудаизму, но только к обскурантизму. В другой своей книге он называет Талмуд «завершенной системой варварской еврейской учености».

Возникает вопрос: как в современном мире евреям следует поступать с этим варварским наследием? Исаак дает прямой ответ: они должны «слиться» с современным европейским обществом. Не существует причин, уверяет он своих читателей, по которым евреи не могут стать добрыми англичанами: «Через несколько поколений евреи обретают характер народа, частью которого стали, и их поступками движут общие с этим народом чувства». Однако в обмен на эту возможность ассимилироваться Исаак требует от евреев отказа от устаревших традиций. «Я заклинаю евреев, — пишет он, — начать обучение их молодежи по-европейски, а не так, как ее учат в Палестине. Пусть их Талмуд займет место на самой верхней полке, чтобы молодые люди обращались к нему как к антикварной диковине, а не как к учебнику жизни».

Возможно, наиболее красноречивая деталь этого призыва заключается в местоимениях: Д’Израэли пишет «их», а не «нашей» и «наш», словно сам уже не один из этих евреев. Еще более уклончив Исаак, когда пишет: «Пусть те, кто имел счастье родиться в христианской вере, с состраданием отнесутся к еврею, ибо помочь ему не в наших силах». В то же время в другом месте книги его язык отчетливо двусмыслен. «В иудаизме мы прослеживаем наше христианство, а христианство возрождает в памяти наш иудаизм», — пишет Исаак так, будто он одновременно и христианин, и еврей. Это настойчивое утверждение, что христианство и иудаизм связаны неразрывными узами и что христианин не может быть таковым в полном смысле слова, не осознав еврейских корней христианства, станет еще одним важным аспектом воззрений Бенджамина Дизраэли на иудаизм. В 1847 году, выступая за предоставление евреям права быть членами парламента, Дизраэли вторит своему отцу: «Кто эти люди, исповедующие иудаизм? Они признают того же Бога, что и христиане нашей страны. Они признают то же Божественное откровение, что и вы. Они, говоря по-человечески, — создатели вашей религии».

Казалось бы, свободомыслие Исаака и его взгляды на «слияние» евреев с европейским обществом должны были устранить все преграды к тому, чтобы он просто-напросто принял христианство. Тем не менее, как это ни странно, на страницах «Гения иудаизма» он пишет об иудеях, обратившихся в христианскую веру, с нескрываемым презрением. Исаак с удовлетворением отмечает, что Обществу по распространению христианства среди евреев[18] «удавалось заполучить не более шести прозелитов в год». Хотя он и сожалеет об упорном желании евреев оставаться «особенным народом», что, по его словам, служит «истинной причиной всеобщей ненависти, возбуждаемой евреями в любой нации и в любую эпоху», он же, в нарушение всякой логики, гордится этим свойством еврейского народа. «Иудаизм и христианство разделены лишь одним шагом, — пишет Исаак, — но, по воле Небес, „сын Завета“ оказывается не в силах этот шаг сделать».

Трудно представить себе, что чувствовал Исаак, когда писал эти слова, притом что все его четверо детей этот «единственный шаг» все-таки сделали, поскольку настоял на этом он сам. Его старший сын Бенджамин, родившийся 21 декабря 1804 года, был обрезан в соответствии с еврейским законом. Однако летом 1817 года, еще до бар мицвы[19], Бенджамин был крещен в англиканской церкви, как и его сестра Сара и два младших брата, Ральф и Джеймс. Таким образом, Бенджамин Дизраэли, самый известный еврей Англии, на самом деле всю свою взрослую жизнь был христианином. Надо признать, что, оставаясь иудеем, он никогда не получил бы такой известности — по крайней мере, как политический деятель: когда Дизраэли начинал свою политическую карьеру, закон запрещал евреям избираться в парламент.

В результате решение Исаака крестить своих детей стало поистине судьбоносным. Однако причина такого решения оказалась до странности банальной. Дело в том, что Исаак, как и все сефардские евреи Лондона, принадлежал к общине старейшей в Англии синагоги Бевис-Маркс[20]. В 1813 году он был избран парнасом, или старостой, этой синагоги. Отклоняя подобное предложение, человек подвергался штрафу. Однако Исаак отказался и от должности, и от уплаты штрафа, отправив руководителям общины сердитое письмо. В нем он писал, что является «человеком <…> который никогда не сможет участвовать в общем богослужении, поскольку в существующем виде оно не пробуждает религиозные чувства, а разрушает их, что общепризнанно, и который терпимо, но не более относится к некоторым из ваших ритуалов, дабы проявить предельно возможную уступчивость в вопросах, ему безразличных». Но «такой человек, — продолжает Исаак, — никогда не согласится принять на себя официальные функции Старейшины вашей общины и связать свою жизнь <…> с постоянным исполнением обязанностей, которые всегда были противны его чувствам».

В этом письме отражена вся та двойственность, которая позже проявится и в «Гении иудаизма». Исаак словно предупреждает еврейскую общину, что согласен считаться евреем только в том случае, если от него не требуется участия в еврейских делах; почувствовав понуждение к действию, он может тут же принять решение разорвать всякую связь с общиной. Через четыре года, в 1817-м, когда синагога снова попыталась заставить Исаака заплатить штраф, он именно так и поступил. Покинув общину Бевис-Маркс, он, казалось, удовольствовался положением еврея, не соблюдающего религиозные предписания. Однако один из друзей убедил Исаака, что хотя бы своим детям он обязан открыть возможности, доступные только христианам. Вот для них-то, если не для себя, он решил протянуть руку за тем, что Генрих Гейне назвал «входным билетом в европейскую культуру».

Что чувствовал сам Дизраэли по поводу этого шага, изменившего всю его жизнь? Некоторые биографы отмечают, что Бенджамин был крещен только через несколько недель после младших братьев, и предполагают, что он, возможно, противился решению отца; действительно, ритуал, смысл которого вряд ли был понятен четырехлетнему Джеймсу, мог вызвать тревогу у не по