впервые заговорил, как Мирцелла притащила раненого воронёнка, как Томмен запутался в занавесках, когда играл в прятки, и она хохотала и называла его маленькой гусеницей, и звала Джейме посмотреть на это, и он тоже смеялся так, что не мог им помочь, и Томмен болтался в занавеске, насупленный и всхлипывающий, и покачивался туда-сюда. А потом снова вспоминала, как они умерли, и выла, страшным хриплым воем раненого зверя, и Джейме прижимал её к себе, целовал её мокрые от слёз щёки и сам рыдал, а она вдруг вспоминала про него и начинала утирать ладонями его слезы, забыв о своих, и от этой нежности его сердце готово было разорваться. Однажды он вспомнил, как Мирцелла назвала его отцом. И тогда Серсея подняла заплаканное лицо и её глаза сверкнули прежней яростью. Она до боли сжала руками его плечи и заговорила горячо и зло:

— Никогда, слышишь, никогда больше наши дети не будут считать тебя кем-то, кроме отца. Больше никогда ты не будешь бояться называть их своими детьми. Наш ребёнок будет знать, кто ты, с первой секунды своей жизни. Ты будешь рядом, когда я рожу, и я положу его тебе на руки и скажу: это твой папа. Я больше никогда не позволю ни ему, ни тебе стыдиться этого и скрывать. Он будет знать всё. И будет любить нас. Ничто больше не имеет значения, только мы. Ты слышишь? Ты веришь мне?

— Да, — ответил Джейме.

И в этот момент испытывал мучительную, ликующую и разрывающую сердце смесь сильнейшего горя и сильнейшего счастья.

Он боялся за ребёнка, однако безумное отчаяние Серсеи, как река, вышедшая из берегов, затопило её, а после схлынуло. И она исцелилась. Некоторое время она снова было тихой, как в начале, а потом пришло время родов, и дом наполнился криками. Джейме привёл лучшую повитуху, что смог найти, не пожалев на это денег, хоть их оставалось всё меньше. Он боялся, как боялся каждый раз, когда она рожала. Ждал этого, мечтал об этом и боялся, глухим, тягучим, выматывающим страхом. Он знал, как часто дети убивают своих матерей. И, как он ни любил своих, он готов был без раздумий пожертвовать нерождённым ребёнком ради того, чтобы Серсея жила. Она же, он знал, поступила бы иначе, и это так же до смерти пугало его. Он знал, что ничего не сможет сделать, и это бессилие мучило его хуже любой пытки.

Но — и Тирион думал: боги всё же на стороне этих нечестивцев — Серсея родила их четвёртого ребёнка без осложнений. Джейме был рядом, как они и хотели. И он взял Аурелию из её рук, и Серсея сказала:

— Это твой папа.

А потом он посмотрел на неё и увидел, что она улыбается, и она счастлива.

Серсея была счастлива.

Джейме замолк, дойдя до этого места в своём рассказе, и Тирион тоже молчал, глядя в огонь.

— А потом мы поженились, — буднично сообщил Джейме.

Тирион вздрогнул, чуть не пролив вино из бокала.

— Вы — что?

— Поженились, — повторил Джейме и хмыкнул. — Ну, когда Серсея окрепла после родов, конечно.

— Это была твоя идея? — спросил Тирион. — Конечно твоя, чья же ещё.

— Вообще-то её, — возразил Джейме.

Серсея со всей свойственной ей яростью хотела настоять на своём месте в этом мире. На месте их любви в этом мире. Теперь это было всем, что ей осталось, и она вцепилась в своё право на любовь так же яростно, как когда-то — в право на власть. Однажды — они стали ещё откровенней друг с другом, чем даже в самые близкие годы — она сказала Джейме, что, вернувшись за ней в горящий город, он вернул ей себя саму. В тот момент она поняла, что больше никогда не усомнится в его любви. Он достоин всего, что эта любовь может им дать. Потому что рядом с ней никогда не было и не будет никого, кроме него.

— Эта любовь слишком долго была унизительной, — с презрением сказала Серсея. — Я хочу, чтобы с этих пор она была только гордой. Я… мы оба через слишком многое прошли, чтобы кого-то ещё бояться или стыдиться. Ты должен был стать моим мужем, а не Роберт. Я хочу, чтобы так и было.

Иногда Джейме не верил своим ушам. Да, продемонстрировать всей прислуге королевского замка брата в своей постели — это было в духе Серсеи. Но эта безраздельная любовь — Джейме мечтал о ней всю свою жизнь, сколько себя помнил, мечтал ещё до того, как она легла в его постель, мечтал о том, чтобы Серсея вот так хотела его. И когда он отбросил все свои ожидания, когда он научился быть счастливым тем, что у него было, его мечты осуществились.

— Мы, разумеется, поженились весьма скромно, — весело рассказывал он. — Во-первых, я нашёл того, кто поверил, что я убью всю его семью, если он когда-либо кому-либо проболтается.

Тирион хохотнул и кивнул.

— Ты можешь быть убедителен в этом вопросе.

Джейме шутливо поклонился, не вставая из кресла.

Удивительно, думал Тирион. И всё же — вполне закономерно. Просто теперь её безумие обернулось в его сторону, бедный болван. Теперь она собирается оборонять от всего мира их счастье так же, как раньше обороняла свой трон. А может быть… Может быть, я пью, но ничего не знаю, думал Тирион. В конце концов, она всегда защищала его. Кроме тех моментов, когда сама его убивала.

И всё же, слушая Джейме, Тирион больше сопереживал ему, хотя он почти не говорил о себе, всё время рассказывая о Серсее. Но в такие минуты Тирион словно слушал сказку — о ком-то другом, не о своей сестре. Возможно, так казалось оттого, что он видел Серсею глазами Джейме, глазами человека, любившего эту женщину всю жизнь и всю жизнь ощущавшего её боль, как свою. Тирион был рад, что у него нет близнеца. По зрелому размышлению. Хотя по размышлению более сентиментальному, он всё же иногда завидовал Серсее и Джейме. Они словно слышали друг друга через огромные расстояния, они способны были понять такие чувства друг друга и причины таких невообразимых деяний, какие никто больше не только понять был не в состоянии, но никогда бы и не пожелал понимать. Из-за этой же близости они могли быть жестоки друг к другу, как никто другой. И всё же ничему было не под силу разрушить их связь.

— А потом ты убил его, — сказал Тирион.

Джейме молча и серьёзно посмотрел на него.

— Она