или еще какая-то ерунда. Хорошо различимый Большой куш будто говорил: «Я здесь, именно там, где ты видишь меня, ибо ты знаешь это… А без знания, никогда бы не увидел…» И замолчал. Что ж, я перестал на него смотреть с его такой видимой заносчивостью. Так странно. Я ничего не видел вокруг, кроме звезд. Ничто не попадало в поле зрения, окромя безоблачное звездное небо. Как в Крыму, лежа ночью на пляже, можно поймать серьезное головокружение, всматриваясь в глубину яркого света мириад всех звезд. Мое созерцание нарушил стук колес проезжающего над головой очередного поезда. Свет из окон снова перемигивался с тьмой. А ветер втягивал меня в направлении за поездом, унося на дорогу в никуда… Я остался стоять, а мысли вместе с ветром улетели в никуда…

                        ***

Ужин на столе уже остыл. На эстраде появилась котлета по-киевски и лапша, готовые показать мне все чудеса приготовленного по рецепту фарша и всю прелесть (якобы) итальянского продукта, сделанного из украинской муки. Вещи лежат и стоят на своих местах. Фотоаппарат Киев пылится на полке. И смотрит на меня своим единственным глазом, с мольбой взять его куда-нибудь с собой и посвятить в свои приключения, которые, возможно, отобразятся на пленке. Кушать уже никак не хотелось. Обстановка заинтересовала больше, чем физиологическая потребность. В Булонском лесу в это время обычно найдется какая-нибудь пара, занимающаяся под звездным небосводом любовью. Французам, как никому другому известно куда больше об этом необузданном божественном чувстве. За стеной доносились звуки композиций Мориса Равеля, на смену которым пришли несменные сентиментальные Гипнопедии Эрика Сати. На душе стало чуть легче. Коты на улице уже завершили свои очередные баталии за место под звездами. Победителю зализывали раны его приближенные пассии, а побежденный зализывал раны и уже готовил план на следующий день. На часах появились цифры 21:00. Захотелось поесть. И еще чего-то… Возможно, оказаться сейчас в Булонском лесу… И я приступил к медленному поглощению давно остывшего ужина, с музыкой Сати и мыслями о Париже…

                        ***

Однако, скоро осень

И может быть придёт пора

Закашляется лето очень

Опадет листва и появится она.

Небо голубое будет бить на фоне листьев

Синим цветом, с облаками иногда

И причуда романтизма пронесется быстро

А поэты снова защебечут, эту жизнь боготворя.

Может дождь все смоет лихо

Может похоронит все листва

Или ветер безмятежно тихий

По-срывает с веток фразы и отправит их в уста…

Корабельный шум станет запредельно близким

И уснут цветы на подоконнике моем

Солнце так уже не будет низко

Как оно являлось в облике своём…

                        ***

От выпитого на ночь кофе не спалось. Цикады развернули свои концерты за окном и стрекотали, как и каждую летнюю ночь до этого. Я стал задумываться над тем, как можно поменяться и что можно вообще сделать со своей жизнью. Но так и не смог прийти к логическому итогу. Все сводилось к дремоте или к взаимно замещающим мыслям, которым не было конца и края. Они бывают порой до того нелепы, что хочется смеяться. А когда хочется посмеяться в следующий раз, эти мысли притаиваются где-то в уголках моего скудного разума и тихонько смеются надо мной, как посмеивается парочка студенток-пигалиц над нищим. Все-таки дремота завладела мной, хотя и не подавала надежды на погружение в фазу глубокого сна. В этом состоянии, схожем с миражем или даже с галлюцинациями, которые плывут перед глазами без твоей участи, я начинаю различать каких-то неведомых ранее людей, красивые и примечательные местности: долины, раскинувшиеся под навесом крутой скалы; лес, сопровождающий меня по обе стороны тропинки; река, стекающая с гор тоненькой струйкой параллельно тропинке. Но я лишь, как соглядатай, как путешественник, иду по тропинке, шурша землей под ногами. Огромные корабельные сосны удерживают в этой зоне прохладу, несмотря на палящее сверху солнце. Мирная духовная тишина, наполненная не раздражающей какофонией пения птиц, журчания реки и треска веток деревьев, проявлявшегося тут и там в лесу. Я иду все выше и выше. Дальше виднеются горы, до которых рукой подать. Но они никак не приближаются ни на йоту. Дерево лавочек и стола, стоявшие на повороте тропы, были слегка мокрыми то ли от влажности этого места, то ли от недавно пролившегося дождя. От чего пробуждался аромат влажного дерева. Такой терпкий и приятный, способный пробудить инстинкты и желания. Такой насыщенный и в то же время едва ощутимый. Можно было присесть, но нужно было двигаться дальше, до того, как начнет садиться солнце. Ощущение аромата мокрого дерева мне хватило, чтобы отдохнуть, не останавливаясь, и продолжить свой путь. Как только я ступил на поворот тропы, моя дремота резко сменилась горькой реальностью, где цикады не заканчивали свои арии, ничуть не схожие с Россини, что своей монотонностью являлись отображением моего убогого я.

                        ***

Музыка в баре была разной. Как и посетители этого заведения. Иногда здесь играла музыка Джо Кокера, иногда симфонии Брамса и даже Стравинского. На выходных в основном включали альтернативный рок или, так называемый, industrial-rock. Я бывал в этом месте редко,но не настолько,чтобы не заметить хотя бы одного завсегдатая. Но, на мое удивление, каждый раз приходили разные люди, по-разному одетые и с разным настроением. «Здесь не грех выпить и подраться» – уверял меня бармен, заметив на моем лице скучающую мину. Сам бармен излучал слишком наигранную улыбку, будто всю кожу с лица ему собрали на затылке, отчего его рот казался страшно растянутым. Я спокойно продолжал потягивать свой виски, который никак не шел с музыкой этого вечера. Это был симбиоз электронной музыки и невнятной безвкусной речи, от которой зудело в ушах. Я допил виски и стал посасывать лед из бокала, который пропитался вкусом и ароматом виски, как рядом со мной оказался мужчина среднего роста, одетый в дорогой костюм. От него разило 42-ым Фаренгейтом и таким отчетливым чувством счастья, которое визуально в нашем мире может показаться сумасшествием или злорадной насмешкой. Сам он заказал себе пиво. Пил его и рассказывал, не обращаясь ни ко мне, ни к бармену, в пространство, историю о глухонемом мальчишке, мечтавшем когда-нибудь воспользоваться обычным телефоном. Этот шестилетний мальчик в детстве наблюдал за мамой, как та подходила к висевшему на стене телефоне, снимала трубку и, беззвучно для мальчика, испытывала уйму разнообразных эмоций, который мальчик пытался разгадать и определить. Мальчик изо дня в день видел, как эта штука (телефон),пробуждает в человеке эмоции, выражавшиеся на лице. Он только наблюдал за телефоном со