– Мне всегда от ракушек становилось плохо, а тут я еще переела.

Но еще через день ей стало так нехорошо, что пришлось вызвать врача, доктора Бертрана, а он срочно отправил ее в клинику.

И вот потекли неприятные часы хождения туда-сюда, новые лица, просвечивание желудка, анализы…

– Уверяю вас, доктор, что это все от ракушек, – повторяла мадам Мегрэ с вымученной улыбкой.

Но врачи не улыбались, да и сам Мегрэ тоже. Острый аппендицит, грозящий перитонитом, требовал срочной операции.

Во время самой операции он вышагивал по коридору, как и некий молодой человек, ожидавший, когда у его жены начнутся роды. Тот тоже шагал, грызя ногти до крови.

Вот так он и стал «месье номер шесть».

В последующие дни он обрел новые привычки, в частности неслышное хождение на цыпочках, умение приторно улыбаться сестре Аурелии, а затем и сестре Мари-Анжелике. Научился даже улыбаться постылой старой деве.

После всего кто-то воспользовался этим и сунул ему в карман дурацкую записку.

А все же, кто это такая – больная из палаты номер пятнадцать? Мадам Мегрэ наверняка ее знала. Она вообще знала всех, не будучи знакома лично. Была в курсе их мелких дел. Случалось, что она сильно, как в церкви, понизив голос, рассказывала мужу:

– В одиннадцатой палате лежит очень приятная дама. Однако она так несчастна… Наклонись-ка пониже… – И уже на ухо мужу шептала: – У нее рак груди…

Потом мадам Мегрэ украдкой бросала взгляд в сторону старой девы, и это должно было означать, что у той тоже рак.

– Если бы ты только видел тут одну молодую девицу!

Очень хорошенькая… Ее перевели в общую палату…

Палаты здесь распределялись, как в пассажирском поезде, образуя три класса: общая палата соответствовала третьему классу, палата на двоих – второму, а высшей в иерархии была одноместная.

О чем же здесь еще могли говорить? В основном разговоры велись какие-то детские. Да разве и сами добрые сестры не выглядели инфантильными?

Пациенты жили со своей завистью, мелкими, передаваемыми шепотом секретами… Они, как скряги, копили приносимые сладости и жадно прислушивались к тому, что делается в коридоре.

«Сжальтесь…»

Так могла написать только женщина. Но почему пациентка из пятнадцатой палаты нуждается именно в нем?

Может быть, не стоит принимать все это всерьез, а просто обратиться к сестре Аурелии и попросить разрешения посетить ту, имени которой он даже не знал?

Солнце горячими лучами заливало не только пляж, но и весь город. Все вокруг превращалось в настоящее марево, и когда человек попадал в тень, то у него перед глазами плавали красные пятна.

Ладно! Он покончил со своей сиестой, сложил газету, надел пиджак, закурил трубку и спустился вниз.

– До свидания, комиссар…

Звучит, как прощание и как напутствие.

Все вокруг любезны и улыбчивы. Один он старый ворчун. Проливной дождь или дискуссия с кем-нибудь принесли бы ему сейчас облегчение.

Опять зеленая дверь и звон колокола. Даже не нужно смотреть на часы.

– Здравствуйте, сестра…

Почему же ему не поклониться, раз так здесь принято? На очереди сестра Мари-Анжелика, которая ждет на лестнице.

– Здравствуйте, сестра…

И вот уже месье номер шесть на цыпочках снова входит в палату мадам Мегрэ.

– Как ты себя чувствуешь?

Она пытается улыбнуться, хотя это плохо у нее получается.

– Не нужно приносить мне больше апельсины. Они у меня остаются…

– Ты должна знать здесь всех больных…

Почему она вдруг подала ему знак? Он взглянул на кровать мадемуазель Ринкэ. Старая дева лежала, повернувшись лицом к стене.

– Что-то не так? – пробормотал он.

– Речь не о ней… Подойди поближе…

Все это выглядело несколько таинственно, как в пансионате для благородных девиц.

– Этой ночью умерла одна больная…

Мадам Мегрэ следила за покрывалом старой девы, которое слегка шевельнулось.

– Это было ужасно. Крики доносились даже сюда… потом приходили родственники… В течение трех часов сновали взад и вперед. Многие больные так разволновались…

Особенно когда увидели, что на соборование пришел капеллан. Он старался не шуметь, но все равно все всё знали…

Тут мадам Мегрэ едва слышно прошептала, указывая на соседку по палате:

– Она считает, что теперь наступила ее очередь…

Мегрэ не нашелся, что сказать. Он продолжал стоять, тяжеловесный и здоровенный, как человек из совсем другого мира.

– Знаешь, это была девушка… Очень красивая и молоденькая, кажется из пятнадцатой палаты.

Мадам Мегрэ удивилась, почему он как-то насторожился и нахмурился, сдвинув широкие брови и машинально вытащив из кармана трубку.

– Ты уверена, что она из пятнадцатой палаты?

– Ну да… А почему ты спрашиваешь?

– Да так просто…

Он представил жену на своем месте. О записке говорить, конечно, не следовало. Мадам Мегрэ непременно пришла бы в ужас.

– Что ты ел?

В этот момент мадемуазель Ринкэ тихонько заплакала. Лица ее не было видно, только редкие волосы на подушке, но покрывало колыхалось в ритме всхлипов.

– Тебе не стоит сегодня долго здесь задерживаться…

Конечно, ему здесь с его медвежьим здоровьем было не место. И вообще не место в этой обители, полной больных и сестер со скользящим, бархатным шагом.

Прежде чем уйти, он спросил:

– Ты знаешь, как ее звали?

– Кого?

– Девушку из пятнадцатой палаты.

– Элен Годро.

Только теперь комиссар заметил, как красны глаза у сестры Мари-Анжелики и что она как бы хотела что-то ему сказать. Не она ли сунула ему в карман эту записку?

Но он был сейчас не в состоянии расспрашивать ее об этом.

Все здесь совсем не напоминало обстановку, в которой он привык действовать, пыльные коридоры уголовной полиции, людей, которым он привык смотреть прямо в глаза, усадив в кабинете, прежде чем начать допрос, задавая прямые и грубые вопросы.

Впрочем, все это его не касалось. Умерла какая-то девушка. Ну и что? Кто-то сунул ему в карман ничего не значащую записку…

Он следовал по замкнутому кругу, как цирковая лошадь. По сути дела, дни у него проходили действительно, как у цирковой лошади, кружащейся по арене. Теперь, например, пришло время посетить пивную Рембле.