Но униматься никто и не думал. Действительно ведь смешно. Настолько, что Тео снял ботинок и запустил им по слипшейся каше волос вопрошавшего. Точное попадание. У хрюшки на плечи метелью посыпалась перхоть. Отшвырнув ботинок в сторону кафедры, Мэтью развернулся и подскочил. Жалкая была сцена, хотелось даже заступиться, но было бы глупо и для Мэтью ещё более унизительно.

– Чей это ботинок? – голос его старался звучать грозно, но вышло вновь визгливо, по-поросячьи.

– Твоей мамаши, – парировал Тео.

Вновь гогот. Оскорблённый в одночасье кинулся перелезать через столы, а жаждущие мордобоя принялись скандировать хрюшино имя. Всех пробило на смех, когда поросёнок, растеряв силы уже на втором препятствии, застрял и остался барахтаться на пузе.

Положение омрачилось внезапной одышкой и резко обрушившейся тишиной, когда перед Мэтью во весь свой огромный рост встал Гарри. Ноги Тео в этот момент – одна разутая, другая в ботинке – расслабленно лежали на столе.

– За вторым лезешь? На твои копыта не по размеру. Могу предложить свои – запах натуральной кожи! – угрожающе протянул Гарри.

Всем было понятно, ботинки Гарри – худшее в жизни предложение. Казалось, Мэтью вот-вот лопнет; его щёки были пунцовыми, а из горла вырывался хрип.

Раздался внезапный сильный удар – отец Лерри стукнул ботинком Тео о кафедру.

– Прошу всех занять свои места, – негромко сказал он. – Я отниму немного времени.

Он положил ботинок рядом с потрёпанным томиком Библии и чуть погодя добавил:

– Чтобы понять смысл, что стоит за именем Иезавель[17], не нужно много времени и много мозгов. Верно, Гарри?

Последовал хохот, и только Гарри не понял, при чём тут он.

Отец Лерри был не лишён юмора. Хотя я священников на дух не переношу, приставленному к нам святоше отдаю должное: он не втаптывал нас в грязь, как это, к примеру, делал Дарт. Капал в уши помаленьку, да, но всегда оставался где-то посередине противостояния нашей студенческой братии и руководства университета как посредник или даже миротворец, утешающий, вразумляющий, наставляющий и всё понимающий.

Сейчас, впрочем, всё это нагоняло тоску. Мне до смерти хотелось спать. Я зевнул.

– Сердце Иезавель, – проникновенно продолжил священник, – было отравлено чёрной завистью. К тем, у кого был дом, к тем, у кого был сад и были вскопаны поля, у кого был друг, у кого был верный супруг, у кого были дети…

– Ну всё, крыша в приходе поехала, – хмыкнул Питер.

– Иезавель не могла иметь всего этого, ведь для того, чтобы быть счастливым, требуется открытое сердце. И тогда Иезавель решила, что будет причинять боль, что будет она сеять семя зла и наблюдать, как бесчестные её действия приносят свои отравленные плоды…

По рядам ходило гулкое перешёптывание вперемешку со смешками.

– …и тогда в порочных целях своих принялась она использовать своё тело. Грязное, бесстыдное, бездушное, исполосованное внутренними шрамами, обезображенное безнравственными мыслями и желаниями…

…Чистое, бледное, в меру стыдливое соблазнительное тело Джульетты всплыло перед моими глазами. Я уже почти спал. Питер меня толкнул, мы переглянулись. Как спать, когда тут отец Лерри сокрушается по наши с Питером неблагочестивые души!

– …видела она, как Велвл заглядывался на сад Кармита. И пришла она к Велвлу под покровом ночи, и принесла ему своё тело. Велвл поддался искушению, и, когда Иезавель покидала его ложе, она сказала: «Велвл, храбрый сын волка, ты ведь можешь получить этот сад. Ты обладал женой израильского царя Ахава целую ночь и теперь познал, как сладок запретный плод. Сад, что за окном твоего соседа, прекрасен. И ты можешь им обладать. Для этого тебе только нужно убить Кармита».

Велвл послушался Иезавели, и следующей ночью отправился он к соседу своему Кармиту и нанёс ему удар по голове мельничным жёрновом. Тело Кармита Велвл сбросил с горы, и не узнал никто, что убили Кармита. Посчитал судья так: пренебрёг Кармит осмотрительностью, гуляя ночными кручами и наблюдая обманчивые звёзды, оступился он и упал. Велвл получил прекрасный сад, о котором мечтал, а Иезавель получила то, что хотела, – наслаждение от содеянного греха…

– Вот дрянь! – саркастическим тоном прокомментировал Тео.

Зал вновь разразился смехом.

– Они будут ходить из деревни, юные Иезавели, на территорию Роданфорда, чтобы совращать тела и умы студентов, покуда знают они… – Отец Лерри запнулся и проглотил слюну. – Знают, как чисты ваши помыслы и как наивны ваши души.

– И как богаты наши отцы! – подбросил Тео.

Дикий хохот.

Милек Кочински был мертвецки бледен. Дарт привстал и пару раз хлопнул в ладоши, требуя тишины.

Отец Лерри не поднимал глаз от ботинка Тео. Он выждал момент, чтобы заговорить вновь:

– Верно, достопочтенный Теофил Кочински. Вам выпала особая честь находиться под крышей Роданфорда. Я уверен, что вы – все вы, молодые люди, – понимаете степень вашей ответственности. Равно как и степень вашей привилегированности.

Вопль с первых рядов вновь перебил священника:

– Да что мы сделали-то?

Интересовался один из «левых» ботаников, кто в лес не ходит. Они себе лес в штанах отращивают и никого, кроме самих себя, туда не впускают.

Дарт поднялся.

– Мы с вами поговорим отдельно, – сказал он первым рядам.

Отец Лерри, сокрушённо вздохнув, вновь уставился в библейские откровения.

– Представьте, что вы лично присутствуете на Тайной вечере, – сказал он. – Это довольно сложно, и мысль крамольная, даже слишком. Надеюсь, Господь простит её мне. Но если бы вам это удалось, возможно, вы смогли бы познать всю значимость своего пребывания в Роданфорде.

Он поднял глаза на молчавшие головы. Тишину предательски нарушало сиплое дыхание Мэтью.

Я был, мягко говоря, шокирован, хотя это слово ко мне мало применимо.

– И кто – Иисус? Ну у нас тут, на трапезе? – спросил Тео громко, так, что похоже, у преподавателей сжались внутренности.

Лерри не назвал Иисуса. Вместо этого он долго и страстно – его лицо напоминало закипающий чайник – читал заповеди о смирении и всепрощающей любви, однако же достойно выйти из положения ему не удалось.

Мой сосед по комнате как-то пытался научить меня играть в шахматы. Так вот, цугцванг, узнал я, это такая унизительная поза, которую ты пытаешься сменить, но любое твоё движение нагибает тебя ещё сильнее.

Отец Лерри сейчас в такой позе стоял, и стало ему хуже, когда Тео повторил вопрос. Он, конечно, провоцировал священника назвать Иисусом Милека Кочински. Чтобы прогиб местной церкви перед спонсором надолго запомнился и легендарный Тео вновь был бы у всех на устах.

Лерри сглотнул.

– Стригите овец, мистер Кочински, но шкуры не снимайте, – сказал он. – В каждом из нас Иисус. В вас – Теофиле, «любимце божьем»[18] – в