Каждый вторник после обеда девушки и дамы из Общества Красного Креста собирались в зале заседаний муниципалитета, который располагался в том же коридоре, что и библиотека. Когда библиотека опустела на несколько минут, Луиза прошла по коридору и очутилась в зале, полном женщин. Она решила связать шарф. В санатории она освоила простую вязку, но так и не научилась набирать и спускать петли.

Женщины постарше занимались упаковкой ящиков или скатыванием бинтов – матерчатых полос, которые они отрезали от тяжелых хлопчатобумажных простыней, расстеленных на столах. Но у двери было много девушек, которые ели булочки и пили чай. Одна девушка держала на руках моток шерсти, а другая его сматывала.

Луиза объяснила, зачем пришла.

– Так что же вы хотите связать? – спросила одна девушка с непрожеванным куском булки во рту.

– Шарф, – сказала Луиза. – Для солдата.

– А, тогда вам нужна стандартная шерсть, – чуть вежливей сказала другая девушка и спрыгнула со стола. Она вернулась с клубками коричневой шерсти, выудила у себя из сумки пару спиц и сказала Луизе, что та может оставить их себе.

– Я помогу вам начать, – добавила она. – Ширина тоже должна быть стандартная.

Подошли другие девушки и начали дразнить эту, которую звали Корри. Они говорили ей, что она все делает неправильно.

– Ах, неправильно? – отвечала Корри. – А кто это захотел получить спицей в глаз?.. Это для друга? – фамильярно спросила она у Луизы. – Для друга за морем?

– Да, – ответила Луиза. Конечно, они все сочтут ее старой девой, будут смеяться над ней или жалеть ее, в зависимости от того, какую маску считают нужным носить – доброты или развязности.

– Тогда вяжите хорошо, плотно, – сказала девушка, дожевавшая свою булочку. – Хорошо, плотно, чтобы ему было тепло!

Среди вязальщиц была Грейс Хоум. Застенчивая, но решительная на вид девятнадцатилетняя девушка с широким лицом, тонкими, обычно поджатыми губами, каштановыми волосами, подстриженными в каре, и аппетитным зрелым телом. Она обручилась с Джеком Агнью, когда его послали на фронт, но они договорились хранить это в тайне.

Луиза подружилась кое с кем из коммивояжеров, которые часто останавливались в гостинице. Одного звали Джим Фрери. Он продавал пишущие машинки, конторское оборудование и разные канцелярские товары. Джим был светловолосый, сутулый, но крепкий мужчина лет сорока пяти. По его виду казалось, что он торгует не канцтоварами, а чем-то более массивным и более важным в мужском мире – например, сельскохозяйственными орудиями.

Джим Фрери упорно разъезжал с товаром все время, пока бушевала испанка, хоть и рисковал наткнуться на закрытую дверь магазина. Иногда закрытыми оказывались и гостиницы, а также школы, кинотеатры и даже – хотя Джим считал, что это безобразие, – церкви.

– Им должно быть стыдно, этим трусам, – сказал он Луизе. – Что толку прятаться дома и ждать, когда тебя накроет? Вы вот не закрывали библиотеку, верно ведь?

Луиза сказала, что закрывала только на время собственной болезни. У нее испанка прошла легко и длилась едва ли неделю, но все равно ее, конечно, отправили в больницу. Не позволили остаться в гостинице.

– Трусы, – сказал он. – Кому суждено заболеть, тот заболеет. Верно ведь?

Они обсудили тесноту в больницах, смерть докторов и медсестер, унылое зрелище бесконечных похорон. В Торонто Джим Фрери жил через дорогу от похоронного бюро. Он говорил, что там по-прежнему использовали черных лошадей, черный катафалк и все дела на похоронах людей, которые при жизни были большими шишками.

– Днем и ночью шли, – рассказывал он. – Днем и ночью.

Он поднял бокал и сказал:

– Ну, за наше здоровье. У вас цветущий вид.

Он подумал, что Луиза стала выглядеть лучше. Может, начала румяниться. У нее была бледно-оливковая кожа, и Джиму казалось, что раньше у нее щеки были совершенно бесцветными. Она и одеваться стала элегантней, и старалась быть любезней. Раньше она бывала то мила, то резка – по настроению. Еще она теперь пила виски, хоть и обязательно разбавляла его водой. Раньше она ограничивалась бокалом вина. Уж не мужчина ли у нее завелся, подумал Джим, раз она так изменилась. Впрочем, появление мужчины объясняло только перемены во внешности, но не повышенный интерес к жизни вообще – а Джим был почти уверен, что с Луизой случилось именно это. Наверно, дело в том, что она поняла: ее время уходит, а ряды женихов поредели из-за войны. Это могло толкнуть ее на решительные действия. Она была умней, приятней в разговоре, да и красивей большинства тех, кто уже замужем. Отчего же такая женщина до сих пор одна? Бывает просто невезение. Или неудачное решение в момент, определяющий судьбу. А может, в былые дни она держалась чуть-чуть слишком резко и уверенно, отпугивая мужчин?

– Но все равно, жизнь не остановишь, – сказал он. – Вы правильно сделали, что не стали закрывать библиотеку.

То было ранней зимой 1919 года, когда эпидемия испанки вроде бы прошла и вдруг вспыхнула снова. Джим и Луиза были практически одни во всей гостинице. Только пробило девять, но хозяин гостиницы уже ушел спать. Его жена лежала в больнице с испанкой. Джим Фрери принес бутылку виски из бара (закрытого, чтобы не служить рассадником болезни), и они с Луизой сидели в столовой, у окна. Снаружи сгустился зимний туман и как будто давил на стекло. В тумане можно было едва-едва разглядеть уличные фонари и машины, осторожно едущие по мосту.

– О, это было не из принципа, – сказала Луиза. – То, что я держала библиотеку открытой. Я это сделала по личным причинам.

Тут она засмеялась и пообещала рассказать необычную историю.

– Должно быть, от виски у меня развязался язык.

– Я не сплетник, – заверил ее Джим.

Она посмотрела на него жестким смеющимся взглядом и сказала: если человек объявляет, что он не сплетник, то, скорее всего, именно сплетником и окажется. То же самое, если тебе обещают, что никогда, ни одной живой душе не откроют секрет.

– Вы можете рассказывать эту историю где хотите, кому хотите, главное – не здесь в городе, и не называйте настоящих имен. Я надеюсь, что вам можно доверять. Хотя сейчас кажется, что мне все равно. Наверно, когда хмель выветрится, я буду думать по-другому. Моя история весьма поучительна. Это урок женщинам – история о том, какими дурами они себя выставляют. Вы скажете – что тут нового, о таком слышишь каждый день!

Она стала рассказывать о солдате, который вдруг начал писать ей с фронта. Он помнил ее по тем временам, когда ходил в библиотеку. Но Луиза его не помнила. Однако ответила по-дружески на его первое письмо, и между ними завязалась переписка. Он назвал свой адрес в городке, и она сходила посмотреть на дом, чтобы рассказать солдату, как там обстоят дела. Он перечислил книги, которые читал, и она в ответ тоже. Короче говоря, каждый открыл другому нечто личное, и отношения стали теплее. Сначала с его стороны – он признался первым. Она-то не торопилась подставляться по-глупому. Сперва она думала, что просто жалеет солдата. Даже позже ей не хотелось отвергать его чувства и ставить его в неловкое положение. Он попросил ее фотографию. Она сфотографировалась – ей не понравилось то, что вышло, но она послала снимок. Он спросил, нет ли у нее жениха, и она честно ответила, что нет. Он не прислал своей фотографии, да Луиза о ней и не просила, хотя, конечно, ей было любопытно, как он выглядит. На фронте ему было бы непросто сфотографироваться. Более того, Луиза не хотела показаться женщиной, которая перестает хорошо относиться к мужчине, если он невзрачен с виду.