Ко времени появления на свет Гая Юлия Цезаря прежняя вражда и борьба между патрициями и плебеями за предоставление первыми последним полноты гражданских прав давно уже утратила свою былую актуальность. Обе некогда враждующие стороны уже на протяжении столетий с равным успехом и в равной степени принимали участие не только в трех занятиях, считавшихся достойными свободного римского гражданина — военных походах, возделывании полей (осуществляемого теперь уже не собственными руками, как во времена блаженной памяти Цинцинната и других добродетельных предков, а руками обращенных в рабство военнопленных), и управлении делами общины-«цивитас», но и в процессе общественного обогащения. Давно уже в Граде на Тибре процветали не только патрицианские, но и плебейские аристократические дома, или, если угодно, династии, чьи представители практически на равных заседали в римском сенате[17]. Существовавшее в далеком прошлом разделение между сословиями патрициев и плебеев стало беспредметным, так что в эпоху Цезаря термином «плебеи», или собирательным понятием «плебс», обозначались беднейшие — вплоть до совершенно неимущих — слои населения римского города-государства (именовавшиеся прежде «пролетариями», то есть «производителями потомства» — prolеs — как не способные дать республике ничего, кроме своего потомства). На эту городскую бедноту одинаково свысока взирали «нобили» как патрицианского, так и плебейского происхождения.

«Нобилитетом», или «нобилями» (лат. «знатными», «благородными») именовалась образовавшаяся в результате постепенного слияния патрицианской и плебейской верхушки знать тогдашней Римской державы, обладавшая и пользовавшаяся исключительным правом занимать государственные должности (на которые их соискатели не назначались, а избирались). Поэтому римских «нобилей» ни в коем случае не следует считать чем-то вроде профессионального чиновничества на государственном жаловании, вроде чиновничества, сложившегося, гораздо позднее, в условиях монархического строя, как Римской империи, так и ее преемницы — Ромейской василии, или Романии (более известной под названием «Византия»).

Римская кузница

Римские нобили были крупными землевладельцами-латифундистами, которым их богатство позволяло делать карьеру на государственной службе (в древнем Риме исполнение государственных должностей не оплачивалось, ибо служить государству считалось честью и привилегией). Хотя магистраты и не получали жалованья от Римского государства, служа, вроде бы, исключительно «из чести», они были уверены в том, что, управляя одной из провинций (покоренных римлянами силой оружия территорий), рано или поздно смогут вознаградить себя сторицей за расходы, понесенные ими перед тем на получение и исполнение той или иной государственной должности (включая подкуп вечно голодных «производителей потомства», являвшихся, как «свободные римские граждане», избирателями, продававшими на выборах свои голоса тем или иным богатым и знатным соискателям государственных должностей, о чем еще будет подробно рассказано далее).

Эти вечно озабоченные (во всяком случае — на словах) поддержанием славных римских традиций — «нравов древних» (по-латыни — «mos maiorum») потомки прежних консулов и триумфаторов[18], места в сенате которым были обеспечены уже одним их родовым именем, эти магнаты, у каждого из которых было «земли — птице не облететь, а казны — видимо-невидимо» («Сатирикон»), взиравшие с «высокомерием могущества», или «высокомерием силы» властителей Вселенной на все неримское, были, в сущности, невзирая на всю свою велеречивую республиканскую и «антимонархическую» риторику, не «столпами римского народоправства», не «гарантами римской гражданской свободы», а своего рода «некоронованными царьками», их семейства — «династиями», их дочери — принцессами, выдаваемыми замуж с единственной целью упрочить и приумножить славу и влияние своего дома. Не зря послу союза греческих полисов (городов-государств), попавшему в римский сенат, тот показался «собранием царей».

Покоренным римлянами народам не раз приходилось испытывать на себе всю тяжесть династической власти такого аристократического дома, личной спеси и гордыни его кичливого главы, или, как выражались римляне — «достоинства» (лат. dignitas). Полные невероятного эгоизма и высокомерия, знатные римские наместники и военачальники не рассматривали (и не вели) себя как слуги своего государства, но беззастенчиво использовали всю полноту данной им этим государством власти для приумножения своих собственных богатств и своего собственного величия (со всеми соответствующими атрибутами).

Прославленные и удачливые римские военачальники вроде Луция Лициния (Ликиния) Лукулла или Гнея Помпея Магна числили в составе своей «клиентелы»[19] (свиты клиентов, пользовавшихся в той или иной мере «отеческим покровительством» своих «патронов» и с самого утра толпившихся в вестибулах — приемных — их роскошных вилл в ожидании подачек, поручений или приглашения к хозяйскому столу) население целых городов Италии и царей подчиненных римлянами вассальных государств, в большей или меньшей степени эллинизированных, возникших в свое время на развалинах распавшейся евразийской державы Александра Македонского. «Империй» — неограниченная власть наместника над провинцией, управлять которой он был прислан из Рима — позволял ему творить суд по собственному произволу и выжимать все соки из неримских территорий, вверенных его попечению римским сенатом.

Разумеется, не все римские нобили занимали равное общественное положение и не все из них пользовались одинаковым влиянием и весом. Что объяснялось как традициями и особенностями фамильной истории тех или иных знатных римских родов, так и тем, был ли тот или иной род «на самой вершине власти», или нет.

Тем не менее, в интересующем нас I веке до Р. Х. весь римский нобилитет, вследствие превращения всецело контролируемого им римского города-государства («civitas») в мировую державу (в рамках Средиземноморья, разумеется) и концентрации в его руках беспримерной полноты власти, вследствие своего безмерного богатства, тщеславия и мании величия, все глубже погружался в бездну взаимной ненависти и зависти, коррупции и вырождения. Если верить Саллюстию — современнику событий и далеко не равнодушному описателю всеобщего упадка нравов, согласно которому причиной глубокого кризиса Римской республики стали повсеместный отход римлян от традиционных добродетелей, господство честолюбия и алчности — нобили (некогда — главный нерв и становой хребет государства «потомков Энея и Ромула», гордо именовавших себя «энеадами» и «ромулидами») дегенерировали самым чудовищным образом. Богатство служило им лишь для удовлетворения самых нелепых и безумных прихотей. «Если сравнить современные дома и виллы с храмами, построенными предками в честь богов, то не трудно убедиться, что предки старались украшать свои святилища набожностью, а свои жилища — славою. Потомки же этих благородных людей дошли до чудовищных извращений, само богатство для них — предмет дикой забавы, ибо — чем иначе объяснить, что некоторые частные лица из прихоти срывают горы и застраивают постройками моря. Нет ничего удивительного в том, что в подобном обществе пышно расцвели разврат, половые извращения, чревоугодие и прочие пороки. Подобная жизнь, подобная обстановка сама толкает людей, в особенности молодежь, на преступления и беззакония» (Гай Саллюстий Крисп. «Заговор Катилины»).

Этому безумному расточительству и произволу римского