В положении «у ноги», военный держал длинную, судя по всему, винтовку крупного калибра с длинным, саблевидным штыком. В совокупности формы и амуниции, я бы отнес солдата с красными погонами, на которых виднелась цифра «9» из желтой латуни, в концу девятнадцатого века на моей родной Земле. Я шагнул за ворота через распахнутую калитку и на следующем шаге замер. Метрах в десяти от ворот, на корточках стоял Еремей, что обнимал за плечи и что-то ласково выговаривал уже… двум, ревущим взахлеб, Екатеринам Булатовым.

— Вы что тут, делением размножаетесь⁈ — про себя чертыхнулся я и начал осторожно подходить к этим странным родственникам.

— О! Вот и его светлость пришла! — с явным облегчением воскликнул Еремей, легонько подталкивая в мою сторону юных девиц, которые залили его пальто слезами так, что местами плотная ткань потемнела. Девчонк, оторвавшись от мужика (теперь я разглядел, что одна из них чуть меньше ростом, да и черты лица немного отличаются), и с плачем бросились ко мне, крепко обняв меня, в четыре руки, где-то в районе пояса, и заливая слезами теперь уже меня, а я, не зная, что делать, стал гладить девочек по светловолосым головкам, растерянно бормоча: — Ну что вы? Ну прекращайте, всё, обязательно, будет хорошо…

— Вот видите, господа! — раздался за моим плечом чей-то гнусавый голос: — Все бабы семейства Булатовых собрались для ежедневного хорового рева.

Я резко обернулся и увидел в нескольких шагах от меня давешнюю компашку молодых людей, только девица куда-то исчезла. Противный же голос принадлежал тому самому, длинноволосому красавчику, которого я оттолкнул с дороги в коридоре. На этот раз пятеро парней были в зеленых фуражках, с кокардой в виде щита, а мой обидчик еще и картинно опирался на, оставленную вбок, черную лакированную трость с позолоченной рукоятью в форме головы лошади.

Отодвинув, мгновенно затихших, девочек в сторону, я двинулся к молодцу, как его там, что-то похожее на фрикадельку. Молодые люди, стоящие, как я понимаю, за спиной своего вожака, еще продолжали подобострастно хихикать, а вот барон… Фриксен, с каждым моим шагом веселость свою терял.

Встав к нему вплотную, я смерил парня взглядом — в глазах красавчика уже плескал… страх, нет, не страх, но некая растерянность. Видимо я делал что-то совсем не то. Честно говоря, идя к своему, уверенному в своих силах, противнику, я думал о том, куда же делась моя форменная фуражка — судя по окружающим, с непокрытой головой на улице находиться было не принято.

Барон или граф, я уже не помню, презрительно скривился и открыл рот для следующей фразы, которая, уверен, должна была меня морально размазать и уничтожить, но я не дал ему произнести ни слова. Обхватив молодого человека руками за плечи, я с силой ударил его сбоку по стопам, а когда он потерял точку опоры, бросил своего противника на землю.

— Уй! — барон ударился о брусчатку плашмя, отбив себе весь ливер, а его трость покатилась по булыжникам, тяжело, гораздо тяжелее, чем должна катится обычная, прогулочная тросточка. Лежа, распростертым на камнях, в наступившей вокруг, полной тишине, Фриксен растерянно дважды хлопнул ресницами, потом его лицо исказилось гневом, он потянулся к отлетевшей в сторону трости, и я вспомнил, о привычке некоторых «джентльменов» носить в полой трости что-то вроде короткой шпаги. Чисто в целях безопасности, я с силой наступил на, тянущуюся к трости, кисть барона и провернул каблук ботинка против часовой стрелки, вминая беззащитную ладонь в камень.

— Ой! — снова вскрикнул барон, забыв о своей палке и, прижав больную руку к животу, стал баюкать ее левой.

Я подхватил с камней тросточку, по весу понимая, что был прав — там явно пряталось что-то тяжелое и острое, после чего, подхватил с брусчатки, откатившуюся в сторону, форменную фуражку барона, отряхнул ее и бросив в сторону, замерших приятелей поверженного вожака негромкое: «Трофей, святое дело», нахлобучил предмет формы на свою голову и двинулся к замершему, как изваяние, бледному Еремею, и прижавшихся к нему девочек.

— Ну что, идем? — я небрежно хлопнул тростью себе по икре, но тут же прикусил язык, чтобы не вскрикнуть от боли — я забыл, что палка тяжелая и бьет очень больно.

— Да, идем, ваше сиятельство. — Еремей взял девочек за руки и торопливо двинулся по широкой улице, прочь от ограды академии, а я, гордо задрав голову, пошел за ними.

Пока мы не отошли достаточно далеко от места происшествия, девчонки, как я понимаю, вторая из которых, тоже являлась мне очередной сестрой, несколько раз испуганно оглядывались назад, но, встретившись со мной взглядами, начинали робко улыбаться. За нами никто не гнался, никто не преследовал. Когда мы свернули на очередном перекрестке я, боковым зрением, успел заметить, что моего противника уже подняли с булыжной мостовой, и сейчас несколько человек, поддерживая барона за плечи, старательно отряхивали форму моего противника от всякой дряни, коей богато навалено на дороге.

Минут через пять девочки вытянули свои руки из ладоней Еремея, и теперь шли впереди, о чем-то тихонько шушукаясь, мужчина же, приотстав, пристроился идти рядом со мной.

На улицах было немного народу, судя по одежде встреченных мной обывателей, здесь и сейчас я нахожусь в эпохе, примерно соответствующей рубежу между девятнадцатым и двадцатым веком в моей родной истории. Во всяком случае, автомобили мимо нас не проезжали, а вот различные повозки попадались постоянно. Да и количество конского навоза на проезжей части говорило о том, что лошадка в этом мире еще является первым помощником человека. Пару раз я видел дворников, что собирали свежий навоз в специальные ящики, стоящие практически у каждого дома. Как я понимаю, это, экологически чистое, естественное удобрение весьма ценилось.

— Олег Александрович… — негромко начал Еремей: — Простите, что я вам сразу не успел сообщить… Просто чиновник сначала в дом вашего батюшки заезжал, а потом только в академию поехал.

— Ты говоришь о той беде, что случилась в Покровске? — я повернул голову к своему собеседнику: — Я уже уведомлен, из императорской канцелярии прибыл чиновник с официальным уведомлением.

— И вы так спокойно на это реагируете, Олег Александрович? — изумился мужчина: — Я же служу в доме вашего батюшки двенадцать лет, знаю вас с семилетнего возраста…

— Успокойся, Еремей. Я уже поплакал в туалете, порвал на себе волосы, если ты об этом… — Судя по лицу батюшкиного сотрудника, я угадал, но только