— Двадцать секунд, — Гомер уже подпрыгивал, подгоняя детали.

— Не могу… — простонал Ной. — Не лезет…

— Так побежишь, — сказал я. — Растрясешься, сблеванешь через километр. Собирайся!

Я схватил рюкзак, надел на Ноя, затянул все ремни. Подсунул под них карабин, плотно, до приклада. Перехватил веревкой.

— Все, — сказал Гомер.

Мы должны были бежать. Есть твердое правило. Кто не успел — тот опоздал, опоздавших не ждут. Обычно опоздавшие погибают, но случается и по-другому. Смотря у кого какая воля к жизни. Я опаздывал два раза и пока себе вполне жив.

Гомер должен бежать первым. Но Гомер не побежал. Может, потому, что нас осталось всего лишь двое. Молодых. Он стал помогать мне собирать Ноя, и потратили на это еще почти тридцать секунд.

Когда мы двинулись, я уже слышал. Похрустывание, посвистывание, перекатывание гаек, и тоненький, почти крысиный писк, все то, что сообщает о приближении жнеца.

Мы побежали. Сначала не быстро, разогревая связки, чтобы выйти на рабочий ритм где-то минут через пять. Шансы оставались, причем немалые.

Во-первых, нас трое. В одиночку очень сложно убежать от жнеца. Страшно, а страх отбирает силы. И думать начинаешь, а тут думать совсем не надо, бежать и бежать.

Во-вторых, местность. Руины. Проросшие кустарником и кое-где деревьями. Жнецы не очень любят такое.

Я начал считать.

Вообще к нам жнецы редко заглядывают, может, раз в месяц. И мы уже знаем, как от них избавляться. Надо сразу в лабиринт, жнец там быстро путается, он по прямым любит, иногда наискосок А тут, пока шли, уже четвертого встретили. От первого оторвались, от второго нет уже, Алекса догнал. И снова вот.

Жнец преследует ровно пятьдесят шесть минут, это давно замечено. Если цель переходит барьер в пятьдесят шесть минут, он отстает. Рассказывают поразительные вещи. Как жнец уже почти догонял человека, какие-то метры оставались, но тут наступала пятьдесят седьмая — и он сворачивал в сторону. Отставал. Причем навсегда. Запоминает, что это не цель, и если потом спасшегося встретит, то уже не нападает на него. Некоторые даже краску с собой носят — метить жнецов. Чтобы потом от знакомых уже не шарахаться.

Уходили. Ной первым, я за ним, Гомер последний, как полагается учителю. Старались выбирать места повлажнее, жнецы влагу не уважают. Не очень спешили, силы надо было рассчитывать на непредвиденные обстоятельства — вдруг еще какой поганец выскочит?

Жнец, само собой, не отставал и даже, напротив, приближался — я слышал его все отчетливей, стрекотанье это, пощелкивание железное. Но в этом ничего страшного, жнеца можно подпустить поближе, у него скорость всегда одинаковая, он в рывки не уходит, организация не такая.

Даже на видимость подпустили — я оглядывался и иногда замечал его среди деревьев, видел, как сверкала в дикой пляске черная смертельная сталь, противостоять которой не может ничто.

Жнец похож на…

Трудно сказать, на кого он похож. То ли круглый, то ли оранжевый. Да, вот так именно. Иногда они вроде как угловатые, а иногда как сдутые книзу мячи. Совершенно смертельные. Я видел, как двое спрятались в бронемашине, думали отсидеться, так жнец через эту бронемашину прорезался, как пуля сквозь бумагу. Гомер считал, что жнецы — это и есть Железная Саранча, неумолимая и посланная в устрашение. Это уж точно, неумолимости жнецу не занимать, ничем его не собьешь.

Мы бежали, и все было хорошо. Нормально. Дышали, местность благоприятствовала, руины пологие. Немного совсем оставалось по минутам, оторвались бы.

И тут еж. Еж, которого Ной не смог выблевать.

Ной спекся. Кровь прилила, ноги ослабели, я досчитал до двух тысяч трехсот восемнадцати. Я увидел, как он стал проседать, увидел, как он перепугался. Как зрачки расширились, и ужас в лице появился, какой только перед самой безнадежной смертью приключается.

Гомер тоже заметил, наверное, еще раньше меня, он опытный человек был. Сверхдальновидный, ни одного такого в жизни не встречал.

Гомер все понял. Потом я думал — а что бы я сделал, если б догадался, что собирается предпринять Гомер?

Не знаю.

Я оглянулся.

Жнец был уже совсем недалеко. Двигался. Задевал сосны своими лезвиями, в разные стороны щепки летели.

— Вперед! — рыкнул я на Ноя, но он сдох уже совсем, стал отставать.

Это страшно. Когда тебя преследует жнец и когда тот, кто рядом, начинает отставать. Или подворачивает ногу. Ты смотришь на него и понимаешь, что все.

Смерть. Сделать ничего нельзя.

Сделать ничего было нельзя, Ной сдавал, смерть дышала ему в затылок. Я думал уже ускориться — не хотелось всего этого видеть…

И вдруг Гомер тоже стал отставать. Сразу и на несколько шагов. Я не понял, хотел притормозить, а Гомер улыбнулся. Подмигнул даже. И для меня прояснилось — он знает, что делать. Он всегда знал, именно поэтому он был нашим учителем.

— Прибавил! — я ткнул Ноя в шею. — Прибавил!

Ной все-таки прибавил, мы врезались в кусты, распугав перепелок, и вылетели на дорогу. Асфальт. Довольно хорошо сохранившийся, даже с белыми полосами кое-где. Машин мало и распиханы по сторонам, середина дороги свободна.

Дорога, асфальт, опасная зона. Потому что по ней не удерешь — на ровных поверхностях жнец серьезно прибавляет в скорости. Дорогу следовало пересечь как можно быстрее, мы так и сделали, поперек, в канаву, потом вверх по насыпи.

Оглянулся. Гомер выскочил на дорогу. Гомер побежал по асфальту. На двух тысячах шестидесяти трех.

Ной пискнул что-то, но я треснул его по шее, и мы побежали дальше. Я считал. Лучше считать, чем думать о том, что случилось. Или вот-вот случится.

Выстрел. Он все-таки выстрелил.

Три четыреста двадцать. Я досчитал. На всякий случай досчитал до трех пятисот. И остановился. Приводил в порядок дыхание. Рядом в обнимку с осиной сидел Ной. Плакал.

Потом мы возвращались вдоль дороги по насыпи, не разговаривали, думали, что да как, спустились вниз. На асфальте четко виднелись следы жнеца. Царапины, проедины.

Торба, я ее первым увидел. Лежала на дороге одиноко.

Делили вещи.

Гомер — после рюкзака мы стали встречать Гомера.

Он лежал на дороге. В разных местах. То, что от него осталось. Мало осталось, жнец поработал, а потом еще зверье растащило. Так что непосредственно от Гомера остались только высохшие красные лужи на асфальте и руки — они пропахли порохом, и зверье их есть не стало.

Ной поморщился.

— Чего морщишься? — спросил я. — Это все очень хорошо. Следы видишь?

Ной кивнул.

— Росомаха, кажется. Точно, росомаха…

— Вот видишь — росомаха, ничего поганого, чистый зверь. Гомер был бы доволен.