– А пойдёмте танцевать, раз я такая крутая!

И они принялись отплясывать что-то неимоверно весёлое и заводное. Настолько заводное, что их примеру последовали и другие пассажиры на верхней палубе. Речная прогулка, тем временем, подходила к концу. Как же так случилось, что она пролетела так незаметно? Глеб с Надей вздохнули и в задумчивости сошли на берег. Некоторое время они хранили молчание, словно настраиваясь обратно на режим «на земле». Молодой мужчина хмурился, напряженно стараясь придумать что-то, что одновременно удивит и обрадует его спутницу. Она же подумала, что ему с ней скучно, и он остается рядом с ней лишь из вежливости, и загрустила, поглядывая на реку.

– А хотите в кино на фильм с Одри Хепберн? – вдруг выдал Глеб.

Наденька очень удивилась. А потом страшно обрадовалась, запрыгав на одном месте, как маленькая.

– Хочу! Конечно, хочу! А так бывает? Старый добрый фильм на большом экране, да?

– Ещё как бывает! В Музее кино показывают интересные вещи! – улыбнулся мужчина, наблюдая за Надиной радостью.

– Тогда пойдёмте скорее! – Надя нетерпеливо потянула его за руку.

Глеб осторожно сжал её руку в своей. Ручка была небольшой, но приятно мягкой и подвижной. Она была живым и динамичным продолжением своей хозяйки. Вести её за собой было одним удовольствием. Глеб улыбнулся от мысли, что ему нравится просто быть рядом с этой живой девушкой и радовать её. Он любовался этой радостью, гордо подмечая про себя, что это он был её причиной. Чем больше она смеялась его шуткам и чем ярче загорались её глаза от его предложений и сюрпризов, тем теплее становилось самому Глебу. Он уже и забыл о свадьбе брата, об этом широком гулянии без краев и границ. Ему было уютно и хорошо сейчас, в этой точке времени, с этой девушкой в их общих маленьких радостях. И даже бунт был у них один на двоих, пусть и по разным поводам. Они словно выплыли над суетой и ожиданиями других людей и оказались такими вдвоём среди бурлящих страстей и дрожащего нерва большого города. Выплыли и захотели плыть дальше только вдвоём. Просто так, радуясь и ценя мгновения общего счастья.

Словно прочитав мысли Глеба, Надя повернулась к нему и радостно прощебетала:

– Знаете, а мне давно не было так хорошо! Просто так! Что бы Вы ни предложили, это меня радует! Это ТАК удивительно! А Вы ещё что-то будете придумывать?

– Знаете, а мне тоже очень хорошо и просто так! Раз Вам нравятся мои придумывания, я буду продолжать ради Вас это бесхитростное творчество! Ведь на одной Вашей улыбке, как на солнечном топливе, можно плыть весь день, так что я готов рискнуть! – вторил ей не менее радостный Глеб.

– Но я бываю фурией! А ещё я по вечерам грущу! Я не могу всё время светиться улыбкой, хотя была бы рада! – робко заметила Наденька.

– Это не беда! Ваша улыбка есть, и она настоящая! Ради неё я заберу Вашу грусть, отведу гнев и отчаяние, прогоню обиду! И Вы снова будете светиться! Без истерик и ссор и счастье не счастье, как свет без тени, правда же? – Глеб ласково погладил её руку в своей.

– Вы как-то слишком хороши! А вот увидите меня злюкой, посмотрим, каково это бороться с моей тенью за улыбку! – озорно подначила Глеба Наденька.

– Ха, напугали бунтаря злюкой! А я тоже могу быть не в духе! Заползу в свою пещеру и думу думаю, и никаких предложений и увеселений, только хмурый неандерталец! Нужен Вам такой? – хитро прищурился Глеб.

– Подумаешь, неандерталец! Пока Вы в своей пещере, я пойду готовить волшебные пирожки, и неандерталец сам выйдет! – смеясь ответила Наденька.

– Что ж, тогда мы с Вами договоримся! Такой гармонии ещё поискать! А вот и кино! Будете весело смеяться, накормлю Вас после сытным обедом! – засмеялся в ответ Глеб и распахнул перед ней двери.

Наденька благодарно посмотрела на него и подумала: вот человек, который открывает перед ней все двери и возможности её самой, о которых она и не догадывалась. Ослепительно улыбнувшись, она вошла в раскрытые двери и доверчиво протянула ему свою руку. В конце концов, если просто делать то, что кажется тебе естественным в каждый момент времени, называется бунтом против общих правил, то она согласна на такой бунт! Возможно, даже на бунт в одиночестве, но лучше с Глебом! С ним веселее и жить, и бунтовать!

– Вот! А я вам заявляю, дорогой мой, господин Шнаузе, что знаю толк в женщинах, и притом в славянских! Трёх дней мне достаточно, уж поверьте! Ставлю пять тысяч евро на то, что русская дива будет моей! – горделиво и торжественно пообещал господин Вольфштайн и поправил свои великолепные усы цвета тёмной смолы.

– Ну, что ж! Посмотрим, какой вы знаток русских женщин, да притом высокого положения! Поглядим! Ради этого мне и пяти тысяч не жаль! По рукам! – степенно согласился господин Шнаузе и крепко пожал руку своему визави.

В пивной неподалёку от Венской оперы сидели дирижер и директор оперы и держали пари, щедро угощая друг друга отменным стаутом. Ведь каждый был уверен, что победа за ним, и это придавало ореол величия и великодушия перед лицом соперника, поэтому никак нельзя было проявить скупость или хоть чем-то выдать своё несоответствие высокой ставке.

На следующий день в назначенный час оба явились в аэропорт Вены и проследовали к выходу для привилегированных гостей. Господин Вольфштайн, видный брюнет с лихо закрученными усами, был высок и статен. Он излучал уверенность любимчика публики, ибо в свои сорок с небольшим был лауреатом многочисленных международных конкурсов и занимал в Венской опере весьма почётное место бессменного, знаменитого и высокооплачиваемого дирижера. Его дорогой шерстяной костюм удивительно контрастировал с модным тренчкотом и небрежно накинутым шарфом от Армани. Усы сияли ухоженностью и вниманием своего хозяина. Его противник, господин Шнаузе, директор Венской оперы, был коренаст и крепок. Его мощный торс венчала светловолосая голова с пышной шевелюрой. На спокойном моложавом лице гармонично расположились серьезные серые глаза, орлиный нос и волевой подбородок. Лёгкая элегантность его костюма и общий облик излучали мужественность и говорили о том, что сей господин крепко стоит на своих ногах, но не любит хвастать об этом.

Невозмутимо посмотрев на свои дорогие, но неброские швейцарские часы господин Шнаузе спокойно произнёс:

– Самолёт задерживается.

– В самом деле? Может, наша Татьяна пудрит носик и обдумывает план захвата Венской оперы? – хихикнул господин Вольфштайн.

Директор смерил его холодным взглядом так, что у дирижера мигом улетучилась вся его игривость. Он понял: соперник настроен серьезно и отступать не намерен.

В этот момент раздвижные двери бесшумно открылись, и навстречу двум набычившимся австрийцам выпорхнула Татьяна Ларионова. Она везла небольшой бежевый чемоданчик и оживленно разговаривала с кем-то по мобильному телефону. Густая, блестящая волна русых волос, морская синева огромных глаз, легкий румянец, точёная фигурка танцовщицы в облаке воздушного платья и пальто кремового цвета. Она прошла мимо ошеломленных мужчин-соперников, даже не заметив их. Татьянин разговор был оживленным, щёки горели пламенем негодования, а глаза грозно метали синие молнии. Не сбавляя темпа, она в один момент оказалась у выхода из аэропорта.