— Не вели казнить! Виноват! — бросился на колени воевода. Но царь словно уже и не видел этого человека — он с вопросом в глазах повернулся к другим. Лишь Черкасский стоял прямо, с легким презрением глядя на бьющегося лбом об землю воеводу. Вольный казак, он терпеть не мог всех этих азиатских замашек московского государя и его челяди. Царя он тоже ненавидел, ненавидел всю эту войну, не понимая, зачем войску Хмельницкого сражаться и умирать в Литве, убивая литвин, а не ляхов. «Будь все по чести и справедливости, мои казачки уже бы в Варшаве саблями звенели о броню лях-скую», — в сердцах думал атаман.

А пленных и в самом деле не было. Разве что трое венгерских солдат, включая их израненного и полуживого лейтенанта. Но эти пленные ни слова не знали по-русски. Обычные наемники.

— Пленные будут, — убедили царя, — приведем!

Глаза царя вновь потухли, гнев исчез, он милостиво кивнул, сделал слабый знак рукой, мол, все свободны, разговор окончен, ведите в палаты.

В тот же день царь написал сестрам и жене в Москву: «Постояв под Вильною неделю для запасов, прося у Бога милости, пойдем к Оршаве. Обо мне не покручиньтеся. Ей, Бог даст добрый путь и Победу…»

В это время все еще оборонялся Виленский замок. Две московские пушки били в дворцовые стены и ворота. Десятого августа казаки подтащили третью пушку, четвертую, потом пятую. Еще две английские гаубицы подкатили два стрелецких артиллерийских расчета. Гаубицы стреляли разрывными снарядами, прицельно и навесно… Стены содрогались от нескончаемых ударов осадных ядер, сыпалась с потолка штукатурка, падали, разбиваясь на мелкие блестящие кусочки, люстры, чугунные решетки с грохотом вываливались из разбитых окон, а на стенах, никем не снятые, висели портреты вилен-ских шляхтичей, великих князей Литвы, посеченные пулями и осколками ядер… Через окна, сквозь бреши в стенах, через двери ядра пролетали и разрывались внутри здания, неся смерть его защитникам. Пули свистели вокруг, словно мухи на конюшне.

В угол забился, испуганно бормоча «Барух Адонай Ало-нэу», еврейский торговец. Он был из числа тех наивных жителей Вильны, которые полагали, что война пойдет по-европейски: придет захватчик, ему вручат ключи от города, и все жители поменяют государственную прописку… Из всей своей многочисленной семьи несчастный торговец спасся один, унося ноги от разъяренной толпы казаков. Он случайно схоронился в замке вместе с отступающими ратниками Казимира Жаромского. Поначалу еврей помогал подносить ядра и перевязывать раненых, но вот уже молчат обе пушки литвинских татар. Все завалено трупами. Из почти сотни человек, защищавших первый этаж, осталось менее двадцати бойцов. Казаки за это время потеряли более двухсот человек.

Новые порции гранат полетели в окна, на крышу, вновь ударили пушки московитян и затрещали их мушкеты… В замке начался пожар, дым от огня и разрывов гранат и ядер, пыль от падающей штукатурки заполнили комнаты и залы. Обороняться становилось все сложнее. Пыль с пороховым дымом и известкой застилала глаза, лезла в горло и нос. Обороняющиеся стали задыхаться. Особенно на первом этаже — здесь оставаться было уже невыносимо.

— Воздуха! — кричали ратники Нурковича и Карачевича. — Мы задыхаемся! Выходим наружу!

— Нет! Наверх! Все наверх! — приказывали своим солдатам татарские шляхтичи. Взрыв очередного ядра сразил наповал Нурковича. Трое человек подхватили окровавленное тело своего командира и потащили вверх по заваленной обломками кирпича и расплющенными оловянными пулями лестнице. Упал Фурс-Белицкий. Его тоже подняли — осколки пробили ему икру ноги, бок и поранили лицо. Хромая, устремился вслед за отступающими еврейский торговец, прихватив валяющийся на полу мушкет. Правда, пуль уже ни у кого не было.

Но и на втором этаже, где оборонялся сам Жаромский, было не лучше. И здесь клубы пепла, дыма и пыли заволокли все вокруг. И здесь не хватало воздуха, и солдаты выбивали в окнах остатки крашеного стекла. Бах! Бах! — лупили снаружи пушки. Замок вздрагивал, на пол летели кирпичи и куски штукатурки, падали убитые литвинские ратники, из камина центральной залы вываливалась зеленая кафельная плитка, разбиваясь об пол в куски. Стало темно от дыма и пыли, мушкетеры и ополченцы во мраке пороховых облаков не могли больше заряжать мушкеты, кашляли от забивающегося в легкие дыма. Сумятица и растерянность начали перерастать в панику.

— Выбрасывайте белый флаг! — кричал Ян Высоцкий Жа-ромскому. — Здесь нечем дышать! Мы умираем!

Высоцкий, скинув шляпу и камзол, стоял в одной белой рубахе, расстегнутой до пояса. Его длинные, обычно пышные и ухоженные волосы грязными черными сосульками ниспадали на плечи. Жаромский схватил белый флаг и начал вывешивать его, но казаки едва ли обратили на это внимание. С ревом они ворвались на первый этаж, где оставалось человек десять татарских солдат. Началась ожесточенная схватка. Татары, прикрывая отход своих товарищей и командиров, мужественно обороняясь, погибли все, но вместе с ними погибла и половина атаковавших их казаков. Остальные отпрянули, полагая, что дальше будет еще хуже.

— Это вам за Берестецьку битву! — кричал атаман Золо-таренко, размахивая кривой саблей, наблюдая, как его люди вновь стреляют из пушек по стенам замка, как пламя вырывается из окон, как содрогается земля от сильных взрывов.

В зал к Жаромскому, у которого осталось лишь пять мушкетеров и Ян Высоцкий с Даниловичем, добрались Караче-вич и полуживой Фурс-Белицкий с остатками своих людей. Теперь их было двенадцать — дюжина последних защитников Вильны: четыре мусульманина, иудей, два православных, три лютеранина и два католика, включая поэта Даниловича.

— Я выбрасываю белый флаг! — объявил, кашляя от дыма, Жаромский. — Нечем и некому сопротивляться!

— К черту флаг! Казаки уже в замке! — кричал ему Кара-чевич. — Им пленные не нужны! Они перережут нас, как баранов! Мстят за Волынский разгром!

— К дверям все, кто может стрелять! Забаррикадируйте дверь столом! — крикнул Жаромский. Три мушкетера подскочили с оружием к дверям и стали подпирать их какой-то полуразрушенной мебелью.

— У нас почти нет пуль, но есть порох! — Данилович также стоял в одной белой рубахе, без шляпы, с растрепанными длинными волосами, с кровавым пятном на рубашке. Молодой человек не обращал внимания на простреленное плечо. Он сжимал шпагу именно раненой рукой.

— Я предлагаю… — он не договорил. Взрыв от очередного ядра заставил всех пригнуться.

— Они выбросили белый флаг! — радостно кричал Золота-ренко, но штурмующие его даже не слушали.

Казаки уже налегли на двери главной залы, разнося их в щепки топорами и саблями. Двери трещали, гудели и содрогались от ударов, а снаружи другие казаки все продолжали обстрел стены.

— Поставьте тюфяк напротив двери! — приказал Жаром-ский мушкетерам. Те подтащили картечницу и установили напротив входа.

— Как только они ворвутся — стреляйте! — крикнул им Жа-ромский. Мушкетеры распалили фитиль и стали ждать. В это время за дверью ужасный шум неожиданно смолк. Смолкли все выстрелы и взрывы.