решение и соответственно ему действовать. Вопрос о фашизме Генрих Манн решил для себя уже давно: свобода и насилие, демократия и единовластие, гуманность и расизм, мир и война, культура и варварство несовместимы. Фашизм, занесший кровавую руку на все завоевания прогресса, должен быть уничтожен.

Общая оценка фашизма и формула приговора ему сближали писателя с немецкими коммунистами. Но в выборе метода борьбы Манн занял прямо противоположную позицию, провозгласив единственно справедливой войной «войну духа», войну идей. «Только духовную жизнь и войны духа мы и должны вести», — писал он. И в то время, когда расизм и национализм, уходящие корнями в историю немецкого буржуазно-дворянского общества, нашли своего кондотьера в лице Гитлера и его партии, он оставался верен своему убеждению, что только люди духа призваны и способны повести за собой народ на борьбу с фашизмом.

Противоречия Генриха Манна усложнялись еще тем, что при всех его симпатиях к Советскому государству и его создателю и вождю В. И. Ленину, высказанных им впервые в открытом письме от 1924 года «Ответы в Россию», он еще слишком мало знал о первом в мире социалистическом государстве, только что вышедшем из огня гражданской войны, чтобы осмыслить его как начало новой эры в истории человечества и прообраз общества будущего. Такое понимание придет к нему позднее, в конце 20-х годов.

Самыми близкими и насущными для Генриха Манна в эти годы были те вопросы, которые каждый день ставила перед ним сама немецкая действительность, жизнь республики. О Веймарской республике писатель сказал немало горьких и язвительных слов, ибо своей антинародной политикой она напоминала ему, какой злой карикатурой на его собственный идеал демократического государства она является. «Республика, — с иронией писал он в 1927 году, — стала свершившимся фактом, она существует как выражение трудящихся масс, которые верят в справедливость и убеждены в силе разума. Таковы мы все, пока правительство не оглупит нас. Когда республика говорит нам о делах, не имеющих отношения к коммерции, мы начинаем прислушиваться к голосу своего сердца, ибо только там живет образ республики».

Но Генрих Манн — противник классовой борьбы, он оказывается перед дилеммой: республика, такая, какая она есть, со всеми ее вопиющими пороками и противоречиями, или фашистская диктатура, несущая с собой смерть свободе, демократии, культуре? Выбор не требовал от писателя долгих раздумий, он предопределен: нужно спасать республику от фашистской опасности, немецкий народ — от нищеты и одичания, немецкую культуру — от гибели.

Отсюда — тот круг преимущественно культурных проблем, которые привлекают Манна как писателя и общественного деятеля, отсюда и характер его критики.

О фашизме Генрих Манн не забывает ни на одну минуту. Критика фашизма в его статьях — это критика на уничтожение, хотя он по-прежнему апеллирует больше к разуму интеллигенции, к сознанию народа, чем к его воле, — ответить силой на силу и ударом на удар. Высшей точки достигает антифашистский пафос статей Манна в конце 20-х — начале 30-х годов, в момент предельного обострения классовой борьбы и нового подъема политической активности немецкого рабочего класса. Теперь, когда фашисты уже протягивали руки к штурвалу власти, Генрих Манн видит спасение Германии в единстве всех демократических сил под знаменем вооруженного сопротивления фашизму. Но если фашизм и одержит верх, война против него будет продолжена до победного конца. «Империя фальшивых немцев и фальшивых социалистов, — пишет он в статье «Немцы решают» (1931), — будет воздвигнута на потоках крови, но это ничто по сравнению с морем крови, которое прольется при ее падении. И тогда демократия исправит свои прежние упущения, вступит в борьбу и, наконец, отомрет, и вообще это будет уже не та несовершенная демократия прошлого века, а истинная демократия, какой ее мыслит себе народ».

Обличение республики, по причинам, о которых мы говорили, не отличается у Манна той последовательностью и пророческой страстностью, которые определяют высокую действенность его критики фашизма. Во всяком случае, в своей публицистике 20-х годов он ополчается не столько против основ республики, сколько против ее губительной политики, того, что, как ему казалось, можно исправить при помощи широкой гласности и вмешательства общественного мнения в деятельность законодательных и исполнительных органов государства — одним словом, при помощи примиряющих противоречия реформ.

Многочисленные речи, статьи, обращения, посвященные вопросам цензуры, реформы народного образования, объявления амнистии участникам революции 1918 года и т. п., адресованы Генрихом Манном одновременно правительству, народу и интеллигенции, в полном взаимопонимании которых он видит залог существования республики.

Особую страницу в публицистике Генриха Манна этих лет занимают вопросы культуры. Он не только поднимает свой голос в защиту культурных ценностей прошлого и призывает любовно и бережно относиться к памяти и наследию великих писателей (Лессинг, Гете, Гейне), составляющих гордость немецкой культуры, но и мобилизует силы передовой творческой интеллигенции для создания нового народного театра, кино, литературы, которые воспитывали бы простых людей в духе героизма, прививали им чувство прекрасного, оберегали от растлевающего влияния мракобесной пропаганды нацистов.

В статье «Величайшее несчастье», в которой Генрих Манн с присущей ему смелостью берет под свою защиту запрещенные цензурой пьесы немецкой писательницы-коммунистки Берты Ласк, он впервые после романа «Бедные» во весь голос говорит о пролетариате, о его классовой солидарности, высокой революционной сознательности, растущем возмущении существующим строем, — обо всем том, что, по мнению писателя, имеет право на место в литературном произведении. Он говорит о драме Берты Ласк «Газовая завеса над Советской Россией», что она, «очевидно, отражает в образной форме мечты, порожденные отчаянием и надеждами. И эти мечты живут в бесчисленных сердцах — рядом с ненавистью к своему настоящему, которая приводит людей к коммунизму, рядом со стремлением к лучшей доле, которое привлекает людей на сторону Советской России».

Однако при всем этом Генрих Манн еще не в силах преодолеть свои старые философско-идеалистические воззрения на духовную культуру как на первичное начало жизни, как на ее созидающую силу. Воюя против попыток Веймарского правительства ввести цензуру, Генрих Манн заостряет этот свой тезис, доводя его до парадокса. Не случайно, что статья «Наше влияние и современность», написанная в один год со статьей «Величайшее несчастье», начинается словами: «Как выглядел бы мир, если бы на него не влияла литература? Прежде всего не существовало бы наций. Они — создание идеи и только идеи. Каждая нация в нынешнем своем виде создана поэтами. Иначе она никогда не осознала бы себя и ни одному государственному деятелю не представился бы случай отличиться перед нею».

Когда Генрих Манн писал в 1915 году, что литература и политика должны проникнуть друг в друга, потому что у них один и тот