Местные сестры к такому житью-бытью успели привыкнуть. Шутили, мы дескать “дети подземелья”, спали, прикрываясь от падающих капель шинелями, или подставляя кружки и консервные банки.

— В начале времен человек и жил в пещерах, — говорила кудрявая рыжеволосая девушка, пристраивая под потолком жестянку, куда бы капала вода. — Как раз перед войной мы в одной такой раскопки вели. Мне она каждую ночь теперь снится.

— Катя, наверное там все-таки было не так сыро! — возражала ее подружка. — Но если хочешь, давай я тебе на стенке мамонта нарисую, будет похоже.

Оле в этом крохотном общежитии досталось как раз самое неудачное место, с сочащейся с потолка водой. Она не жаловалась, только завернула поплотнее вещмешок и спрятала под подушку. Вздохнула:

— Не отсырел бы…

— Что у тебя там так сырости боится? — удивилась Вера.

— Опокин, “Хирургия”. Забыл его Игорь Васильевич. Хорошо, что я углядела, обложка приметная, а то так и оставили бы в Воронцовке. Только когда я теперь ему верну? После войны разве.

— Ты же слышала, наши на Керчь отошли. Глядишь, еще и раньше все встретимся.

Оля ничего не сказала, только грустно улыбнулась. Вынула книгу, проверила, в порядке ли, и снова спрятала. Раиса предложила поменяться местами, над ней потолок был сухим. Но Оля отказалась:

— Ты спи, тетя Рая. Говорят, тут каждый день по-разному капает, то здесь, то там.

На вторые сутки работы в духоте, сквозняках и сырости Раиса еле на ногах держалась. Неужели и к этому люди привыкают? Нет, написано же в уставе, “стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы” — и переносим, как умеем. Они еще держатся как-то, а вот Алексею Петровичу каково? Со здешними потолками ему даже в операционной в рост не выпрямиться.

На третий день прямо посреди смены Раису внезапно вызвали к начальнику госпиталя. Сначала она не в шутку заволновалась, не ждет ли ее какой разнос. Правда, вроде не за что, до сих пор без нареканий работала. Тяжко, понятно, но тут всем нелегко.

Пробежала по узкой штольне, дважды с кем-то разминувшись и уже подходя, услышала голоса. Строгие и чем-то очевидно недовольные. В подземелье, где звуки разносятся далеко, все очень хорошо слышно. Так что почти сразу стало понятно: разнос и в самом деле был, только устроили его не Раисе.

— С какого года у него стаж? — гремел в коридоре чей-то недовольный бас. — С шестнадцатого?! Ты, голубчик, о чем думал — такого человека держать в ГЛР? Счастлив твой бог, что Соколовский еще не знает о твоей самодеятельности! Я понимаю, что каждая пара рук на счету. Но штат госпиталя укомплектован. И больше людей тебе не дадут. Так что хочешь — не хочешь, а отдавать в Инкерман придется всех четверых.

Услыхав о новом назначении, Раиса даже расстроилась, потому что в нем снова говорилось о штольнях. После нескольких ночей в злосчастной Голландии она до последнего надеялась, что их вновь направят на поверхность, хоть бы и поближе к фронту. А теперь выходит, опять под землю упрячут, в тесноту, духоту и сырость? Но Верочка наоборот повеселела. Оказалось, что Инкерман — это вовсе не такие штольни как здесь, а огромные. В них весь Севастополь запросто поместится и никому тесно не будет. Там когда-то камень добывали, почти весь город из него выстроен, потому он и белый такой.

Доработали смену, собрались и поехали. Раисе даже интересно стало, что там может быть такое, в скале?

Севастополь уже перестал быть белым, а в ранних осенних сумерках и вовсе потерялся. Подобрала попутная машина, что везла в Инкерман какой-то инструмент. “На комбинат еду”, - сказал водитель и больше ничего объяснять не стал, наверное, было не положено. Пока проезжали город, упала глубокая ночь. Затемнение было полным, только удивляться оставалось, как водитель в такой темноте находит дорогу. Машин попадалось все больше, и все шли из города, в направлении все того же загадочного Инкермана. Шли не зажигая фар, ориентируясь только по белым полосам на кузове, чтобы не столкнуться в темноте.

Даже в темноте Инкерман оказался бел и приметен. Огромная расселина между отвесных меловых скал, как ласточкиными гнездами, была испещрена провалами и тоннелями. Машины сновали по ее дну как рыбы между камней. Пахло дождем и дымом, откуда-то его натягивало, но дым был мирный, как из печных труб. Вот их машина подъехала ко входу в какой-то гигантский тоннель, впереди мелькнул свет. И оказались те самые штольни раз в десять больше, чем Раиса могла бы себе вообразить! После бухты — настоящий подземный дворец, под его своды можно не только город упрятать, но и все московское метро заодно.

Под землей царил непрерывный шум и гул, можно было подумать, рычит и гудит сама гора. На самом деле — это шла работа. Подземелье становилось городом.

* * *

“В земляных работах, как в нейрохирургии: что упущено сразу, то упущено навсегда”, - такую память оставила о себе бухта Голландия, не считая ломящей боли в спине, потому что даже закаленному человеку тяжко проводить день за днем, согнувшись. Бывали, конечно, в практике Алексея Петровича, операционные и похуже. Когда в Империалистическую командование вслед за французами решило устроить их в блиндажах, поближе к передовой (французы к тому времени от этой затеи отказались, но пока новые руководства перевели…), там потолок был еще ниже, а воздуха в чаду керосиновых ламп и парах эфира еще меньше. Но одно дело сносить такие условия в двадцать два года, и совсем другое — в сорок пять.

Однако, стоило признать: то, что безнадежно упустили в бухте, где ничего кроме электричества не удалось заставить работать, даже с огромным трудом подведенный водопровод, в Инкермане учли с запасом. Под землю уходил не только госпиталь, огромный, каких Огневу ни в одной из трех пережитых им войн не приходилось видеть, под землю уходил завод, мастерские, общежития, даже школа. И если вспомнить в Инкермане слова Пирогова о том, что в военное время врачу следует действовать сначала административно, а потом хирургически, то здесь стоило бы добавить еще одно: сначала, товарищи, все-таки столярно. И только потом — административно.

В будущих палатах визжали пилы и стучал молоток. Пахло как на стройке — опилками, известкой, краской. Но вентиляция не подводила, той духоты, что в бухте, не было.

— И все-таки, мне сложно поверить, что это, — пухлая женская рука картинным жестом обвела белые стены, — наша операционная. — Кто бы мне сказал хотя бы полгода назад, что мы вот так будем работать… Ну что