Невысокая черноволосая женщина лет тридцати еще раз оглядела фронт работ. В ее глазах, тоже черных и очень глубоких, читалось понятное удивление гражданского врача, лишь вчера ставшего военным, и то пока только наполовину. Последнее можно было толковать и в прямом смысле: она была в форменной юбке и сапогах, но в гражданской белой кофточке в горошек. Вероятно, на складе просто не отыскалось гимнастерки на такую выдающуюся фигуру.

— Что же, коллега, — Алексей Петрович улыбнулся ей. — Мы не Фолькманы, но придется привыкать.

— Фолькман? — возразила она голосом неожиданно глубоким, звучным, почти оперным. — Это тот, кто грозился при должной антисептике оперировать хоть в вокзальной уборной? Да он бы здесь проглотил бы свою фамильную ложку! Но поскольку мы действительно не Фолькманы, просто берем в руки тряпку. И прошу товарищей учесть, — последнее относилось к электрикам, трудившимся над закреплением бестеневой лампы, — если вы ее опять повесите неправильно, опять заставлю переделывать!

В ее голосе сразу прорезались начальственные нотки, выдающие если не главврача, то как минимум завотделением. Командовать и работать у нее выходило одинаково хорошо и быстро. Доводя до требуемой, совершенной в ее понимании, свирепой чистоты полы и стены, она успевала еще раздавать указания девушкам-сестрам и присматривать за электриками:

— Товарищи, с лампой, учтите, я все вижу!

— Видит, — шепотом подтвердил электрик постарше, — Микол, дай отвертку. У ней глаза на затылке. В мае как мы у них в отделении лампу вешали, душу вынула.

— И слышу! Надеюсь, вы с того раза не забыли, под каким углом ее крепить.

Чистота наконец была сочтена приемлемой, электрики отправились в щитовую, подключать операционную. Грозу электриков звали Наталья Максимовна Колесник, хирург с опытом, но совершенно гражданским. В армию поступила добровольцем, звания своего (“признаю, виновата, товарищ командир”) даже не помнит, поскольку обучением их пополнения почти не занимались, а сама понимает только в морских.

— Моя специальность войне совершенно противоположна. Десять лет я помогала людям появиться на свет. Наш роддом эвакуировался еще месяц назад, но я не могла. Я — жена моряка, и я не имела права.

Она рассказывала много и с удовольствием. С одной стороны, очевидно, ей было приятно ввести нового человека в курс дела, с другой — наконец самой выговориться старшему товарищу, рассказать то, чего не обсудишь с подчиненными.

— Вы из Москвы? Очень хорошо! Тогда можете посмотреть и сравнить наше подземное царство со столичной клиникой. Здесь есть все, даже рентген. Сегодня рентгенотехники должны все установить и наладить. Давид Григорьевич лично будет проверять, — она бросила быстрый взгляд на дверь. — Надеюсь, сегодня мне за форму одежды еще не влетит. Командование тут с пониманием.

— Я, Наталья Максимовна, большую часть практики в палатках оперировал, а не в московских клиниках, — покачал головой Огнев, которому и самому было небезынтересно, что бы сказали столичные светила, окажись кто из них здесь. Да хотя бы Вишневский.

Госпиталь в штольнях получился не то, что богатый — роскошный. Даже по мирному времени роскошный. Штат собран с запасом. Полные, даже усиленные операционные бригады. Электрическое освещение, в двух операционных и перевязочных оно просто блестящее, новые сильные лампы, не всякая больница мирного времени такими похвастается. Даже отдельные рефлекторы для особо сложных операций. Не только рентген, но и кабинет физиотерапии. В перевязочной — шкафы с подогревом для гипса, так что сырости можно не опасаться. Вода, и холодная, и горячая, отопление. И все это, если судить по рассказам Колесник, появилось здесь за каких-то две-три недели.

Начальник подземного госпиталя, начсанарм Приморской армии Давид Григорьевич Соколовский лично все проверял, лично во все вникал, и, если что-то оказывалось не так, откладывал на время всю свою интеллигентность и мог указать на нерадение в таких выражениях, что Астахов бы покраснел. Да и начальства он, мягко говоря, не робел, как-то раз, минуя всю командную цепочку, отбил такую телеграмму в Москву, что недостающие лекарства появились чуть ли не из телеграфного аппарата.

Первое же совещание с личным составом напоминало военный совет перед наступлением. Да собственно, обстановка мало чем от него отличалось. Уже через два дня привезут раненых, так что развертывание придется завершать одновременно с их приемом. Составлен график работы хирургических бригад, собранных, между прочим, еще и с расчетом обучения врачей — на пять человек один опытный военный хирург, двое гражданских и двое молодых. То же с сестрами.

— При большом наплыве раненых работа в операционной — 16 часов в сутки, — увлеченно продолжал начальник госпиталя, — 3–4 часа в госпитальных отделениях для наблюдения за ранеными, и 4–6 часов сна. Все ясно?

— Так точно, — ответил Огнев и добавил совершенно серьезно, — В сутках 24 часа, и всегда можно встать на час раньше.

— Это вы к чему?

— 16 часов работы, 4 часа в госпитальном, 6 часов сна.

Возникшие было смешки под начальственным взглядом Соколовского растаяли, как утренний туман. Давид Григорьевич нахмурился, но комментировать не стал никак и перешел к следующей теме — усовершенствованному им фабричному методу Пирогова, “хирургическому конвейеру”.

— В прошлый раз Николай Иванович освобождал хирурга от подготовки раненого к операции, дачи наркоза и послеоперационных действий. А сейчас, располагая прекрасными хирургическими кадрами и достаточным количеством молодых врачей, мы оставляем ведущем хирургу бригады только собственно операцию, а наложение, например, швов делают вчерашние студенты. Отобранные, разумеется, за склонность к хирургии

— Статью писать надо, — отозвался на это Огнев, — Чтобы все знали.

— Справедливо, — согласился начальник госпиталя, — Вот вы и займетесь, трех дней хватит — разобраться и задокументировать? Разумеется, без отрыва от хирургической работы.

Наконец, совещание закончилось. Без часов так не поймешь, вечер на дворе, или уже ночь. Но вслед за: “Все, кроме дежурной смены, могут пока идти на отдых”, тут же последовало, “А вы, товарищ Огнев, задержитесь”.

Гулкий коридор быстро опустел, но опять Раиса, ругая себя в мыслях, что подслушивает как девчонка, медлила уйти. Споры с начальством — дело такое. Отправит он сейчас сгоряча Алексея Петровича куда-нибудь в другой госпиталь, и им даже попрощаться не дадут! Начальник-то здешний с характером, посуровей Денисенко будет!

Сначала она не могла различить ни слова, потом, видимо, оба врача подошли к двери

— Голос у вас, Алексей Петрович… Прямо лекторский. И манеры. Преподавать приходилось?

— Немного. В Финскую вел курсы при госпитале, несколько лекций в сороковом, и вот сейчас, пока было время, в медсанбате передавал опыт. В порядке общественной нагрузки.

— Значит, склонность к преподаванию мне не почудилась, да и вам не привыкать. Завтра после смены представите план. Дальше: все ваши подчиненные в бригаде — гражданские врачи. А