— Боюсь, что погибли все, уцелела только одна жизнь, да и та еще не наверно.

— Господи! О, Господи! Пожалуйста, мистер Форстер, расскажите мне все.

— Вот оденусь, тогда и расскажу, — ответил Форстер, делая движение, точно готовясь встать с постели, и тем обращая старуху в бегство.

Через несколько минут он уже сидел за столом, завтракал и рассказывал. Покончив с обоими занятиями, он пошел к Робертсону, чтобы узнать о судьбе малютки.

Теперь картина была совсем другая. Море все еще волновалось, и ясное солнце освещало его неспокойную пелену, золотя верхушки волн. Все это было красиво и величаво и не вызывало ни малейшего ужаса. Атмосфера, очищенная борьбой стихий, была свежа и бодрила человека.

Форстер скоро пришел к коттеджу Робертсона; шум его шагов вызвал из дома рыбака с женой, которая держала на руках спасенную малютку.

— Посмотрите, мистер Форстер, — сказала Джейн, поднимая ребенка, — она совсем здоровенькая и все время улыбается. Что за милый ребенок!

Форстер посмотрел на дитя, которое улыбнулось ему, точно из благодарности, но его внимание отвлекла ньюфаундлендская собака; она царапала Эдуарда лапой, когда же он приласкал ее, побежала на песчаную отмель и, глядя в глаза Форстера, замахала хвостом.

Форстер взял малютку из рук ее новой матери и сказал:

— Бедное создание, ты еле спаслось от гибели. Кто ведает, какие новые опасности ожидают тебя? Но тот, кто велел тебе спастись, знает все лучше нас, бродящих во тьме!

И Эдуард, поцеловав дитя в лоб, передал его Джейн. Форстер решил на время оставить дитя в семье Робертсона, сговорился по поводу этого с ним и его женой, а сам пошел на мыс, чтобы посмотреть, что осталось от погибшего судна. Лежа на вершине утеса, он увидел много соединенных между собою бревен и досок, которые показывались над водой. Желая узнать, что это был за корабль, Форстер по опасной и извилистой тропинка спустился вниз и приблизительно через четверть часа был уже невдалеке от потерпевшего крушение корабля. Но за исключением расшатанного скелета судна, крепко засевшего между камнями, не виднелось ничего: ни кусков мачт и рей, ни парусов — ничего, что напоминало бы о жизни. Волны все унесли; может быть, также нижние течения увлекли обломки, чтобы снова выкинуть их на поверхность где-нибудь далеко-далеко. Форстер мог понять только, что это был корабль иностранной постройки и имел большой тоннаж. Но кто был на его палубе, какой груз совлекли с него пожирающие волны, нельзя было даже и предположить. На белье ребенка стояло «Ж. де Ф.», и это было единственное указание для определения личности малютки. Больше часа неподвижный, как статуя, Форстер стоял на скале, сложив руки, глядя на бурные волны и погруженный в печальные мысли.

Прошли недели, месяцы; однако все попытки узнать имя погибшего корабля не привели ни к чему. Хотя предположение Эдуарда, что погибший корабль принадлежал к числу многих иностранных Вест-Индских судов, погибших в эту бурную зиму, было правильно, но не нашлось указаний, которые помогли бы отыскать родственников спасенной девочки.

Между тем малютку отняли от груди и перенесли в коттедж Форстера. И Эдуард, и его старая экономка посвящали много внимания девочке, которую Форстер хотел взять себе.

Миссис Безлей, женщина добрая, старая, была сильно привязана к Эдуарду, в доме которого прожила много лет. Но как все женщины, она любила властвовать и часто бранила своего господина так бесцеремонно, точно была его женой. Форстер кротко подчинялся этому и обладал достаточно философским умом, чтобы подчиняться. Ребенок внес новое очарование в его жизнь.

Ньюфаундленд стал скоро отзываться на поистине заслуженную им кличку Верный и всегда спал подле люльки своей маленькой госпожи. Малютке тоже пришлось дать новое имя.

— Она сокровище, выкинутое океаном, — сказал Форстер, целуя красивую малютку. — Будем же звать ее Амбер — янтарь.

Однако предоставим ей расцветать в невинности и чистоте и перенесем внимание читателя к другим сценам, происходившим в одно время с описанными нами.

Глава III

Так вышло, что Никлас Форстер, о котором мы уже упомянули, перед свадьбой находивший, что жена вполне соответствует его фокусу, скоро оказался близоруким больше, чем следовало бы быть оптическому мастеру.

Какими бы прелестями не отличалась миссис Форстер в эпоху заключения их брачного союза, в то время, о котором говорится в нашей истории, она не могла похвалиться большой привлекательностью. Это была худая маленькая женщина с острым носом и хорьковыми глазами, подозрительная, ревнивая, часто недовольная; ее главное занятие, почти наслаждение, состояло в придумывании проступков мужа; с утра до ночи ее пронзительный голос слышался на всю улицу. Средства позволяли Форстерам иметь только одну прислугу (конечно, миссис Форстер не позволяла ей лениться), которая редко оставалась к их доме дольше месяца, и ничто, кроме немедленно грозящей смерти от голода, не заставило бы девушку предложить свои услуги этой хозяйке дома.

Никлас Форстер, на свое счастье, обладал очень странным темпераментом: ничто никогда не могло вполне рассердить его. Он вечно думал о чем-нибудь постороннем, и когда поступки или речи его жены вызывали в нем вспышки гнева, новое течение мыслей скоро изглаживало из его ума причину этого неудовольствия. Однако, раздумывая о таких припадках, он невольно говорил себе, что будет спокойнее, когда небо отзовет миссис Форстер в лучший мир. Наконец эта идея вполне овладела его воображением. Вечные волнения жены до такой степени нарушали его планы, что, видя невозможность выполнить их, он мысленно откладывал все, что считал важным, на то время, когда миссис Форстер умрет.

— Ну, мистер Форстер, скоро ли вы явитесь к обеду? Ведь остынет. (Обед состоял из холодной бараньей лопатки). Или вы совсем не желаете обедать? Бетти, убери со стола; мне нужно дело делать, и я больше не стану ждать.

— Иду, иду, дорогая, только пружину нельзя бросить, — продолжая работать и приставив к глазу увеличительное стекло, ответил Никлас.

— Идите! И Рождество идет, а обед уходит, могу это сказать вам.

Никлас, у которого не было недостатка в аппетите, знал, что раз баранина отправится в буфет, будет трудно извлечь ее обратно, а потому отложил часы и вошел в комнату.

— Вот и я, дорогая, мне жаль, что я так долго заставил тебя ждать. Батюшки! Да ведь баранина-то, действительно, совсем холодная, — сказал Никлас, отправляя в рот большой кусок мяса и совсем забыв, что уже он два раза обедал этой же самой лопаткой. — Я чиню отличные часы мистера Тобина, но, кажется, мое приспособление, когда я его закончу…

— Закончишь, нечего сказать! —