– Ты, свинья, твое дело готовиться к своему номеру, а не прохлаждаться тут с этими уродами.

Лан отпрянула и прошептала:

– Простите.

– Я тебе не за «простите» деньги плачу, – зашипел на нее костлявый замухрышка. – Не будешь слушать – сдам тебя в бордель в аренду. Марш к себе переодеваться.

Лан молчала, стараясь не встречаться взглядом с его выпученными, белесыми глазами маньяка, не видеть его крючковатого носа, пятнистой старческой кожи. Он умел быть особенно жестоким с женщинами – как физически, так и морально, – и Лан неизменно поражалась тому, как женщины привыкают к унижениям и дурному обращению, причем настолько, что совсем перестают возражать и даже не пытаются защититься.

Астли снова вернулся к своим гостям:

– Дамы и господа, внимание: сатир! Нижняя часть тела козлиная, верхняя – человеческая. Поглядите на его рога! Говорят, он неравнодушен к вину…

Лан повернулась и зашагала прочь, сначала вниз по каменным ступеням, затем через лабиринт узких коридоров под ареной, куда доносились приглушенные возгласы толпы. Навстречу ей не попался почти никто из артистов. Только Йак, метатель ножей, у кого всегда находилось для нее доброе слово и кто неизменно безуспешно пытался завязать отношения с кем-нибудь из женщин труппы, когда был пьян. Два гладиатора, Претт и Далоин, блестя намасленными торсами, сжимая в могучих руках короткие мечи, ждали своего выхода. Под конец вечера они обычно изображали смертельную схватку с кем-нибудь из гибридов, а в свободное от выступлений время перещупали уже добрую половину «крошек Астли» по темным углам под ареной. Похоже, что в свободное от работы время артисты только и делали, что пили да трахались, но Лан лишь время от времени прибегала к одному из этих средств забвения, боясь, что обращение к другому может стоить ей жизни.

Пройдя мимо гладиаторов, Лан вошла в гримерную, затворила дверь и позволила себе на миг расслабиться в тишине. Выступления перед публикой утомляли ее, как и вообще необходимость быть среди людей. Только здесь, в тишине и одиночестве, она успокаивалась и восстанавливалась.

Всюду в комнате валялась разбросанная одежда. Облезлые от старости туалетные столики были завалены пошлыми рисунками, безделушками и костюмной бижутерией. Зеркала множили истекающие мягким светом цветные шары фонарей, придавая комнате видимость глубины и бесконечности. С непрозрачной ширмы для переодевания свисали похожие на удавов пестрые шарфы, сброшенные впопыхах трусики и сорочки, на полу сапоги на высоких каблуках перемешивались с фляжками для спиртного. В воздухе еще не развеялся аромат духов.

Лан делила гримерку с парой других артисток – не идеальный для нее вариант, конечно, так как возникали… сложности, но она все же считала, что ей повезло: значит, ее принимают за женщину. Каждый вечер ей приходилось улучать момент, когда ее товарки выйдут или присядут отдохнуть, прежде чем пройти за ширму и начать переодеваться в свой костюм. Как ее до сих пор не раскусили, было загадкой для нее самой. Девушки часто поглядывали на нее с подозрением, насмехались над ней из-за ее роста. Иногда они вдруг принимались выспрашивать, когда у нее были последние месячные, и Лан, чтобы как-нибудь нечаянно не ошибиться в числах, мысленно подстроила свой цикл к циклу одной из насмешниц. Артисты цирка часто перемывали друг другу косточки и редко говорили о других что-нибудь хорошее, что совсем не походило на то чувство общности, которое ожидала найти тут Лан. Конечно, у страха глаза велики, но она была уверена, что товарки начинают сплетничать о ней, стоит ей отвернуться.

С арены докатился гулкий рев. До ее выхода оставалось совсем немного, всего минут тридцать. Она торопливо переоделась – простое темно-синее трико в обтяжку, теплое и не стесняющее движений одновременно. Сегодня у нее сначала канат, а под конец пара минут на трапеции.

Спохватившись, что времени осталось уже совсем мало, она выскочила из гримерки, повернула за угол и понеслась наверх, перемахивая через две ступеньки за раз, – и вдруг замерла на полушаге, едва не налетев на незнакомца, который стоял, уставившись на клетки с гибридами.

На нем было несколько слоев одежды кремового цвета, объемный капюшон оставлял видимым лишь щетинистый подбородок.

– Вы заблудились? – спросила его Лан.

– Все они, попросту говоря, чепуха на постном масле, – объявил незнакомец, обводя рукой клетки с гибридами. – Генетические уроды, только и всего. Сбои природных механизмов. Они не настоящие гибриды.

– Что, простите? – удивилась Лан.

– Я говорю, что ваше знаменитое фрик-шоу нисколько меня не впечатляет.

Его акцент поразил ее своей необычностью, хотя он и говорил сердито, да и его жесты, если приглядеться, тоже производили впечатление наигранности и чрезмерности.

– А, вы хотите получить назад деньги, – догадалась Лан. – Сомневаюсь, чтобы Астли…

– Деньги не имеют для меня значения, – перебил он ее. – Я приехал сюда изучать гибридов – любоваться новыми существами, искусно созданными из двух или трех других методами сращивания встык и привоя. И что же я нахожу здесь? Фальшивых уродов, таких, что и в природе встречаются получше. Да я своими руками могу понаделать таких тварей, что любо-дорого поглядеть.

Лан вдруг овладело любопытство.

– Значит, вы делаете гибридов?

– Мое имя Кайс, я из ордена Хирургиены, – объявил он с гордостью, все еще не сводя с бедных уродов презрительного взгляда.

«Культист», – подумала Лан.

– А что у вас за специальность… медицинская? Мне показалось, вы сказали «хирургия».

– Хирургиена, не хирургия. Я меняю анатомию. Произвожу трансформации. Теоретически я могу заменить в живом организме что угодно на что угодно. Как я уже говорил, мне случалось своими руками…

– А людей вы тоже меняете? – спросила она осторожно. Не проходило и дня, чтобы она не думала об этом.

Кайс наконец отвернулся от клеток и в первый раз посмотрел прямо на нее. Его тонкое овальное лицо со свежей, чистой кожей отличалось благородной изысканностью черт. Утонченность присутствовала в его полных губах, ясных голубых глазах, вообще во всей его наружности и жестах. Лан разглядела, что волосы у него под капюшоном светлые и короткие и торчат иголочками.

– А, так ты, значит, тоже из этих, – протянул он и небрежно отвернулся.

– Из каких «этих»? – спросила Лан. – Эй, я вас спрашиваю, не притворяйтесь, будто не слышите.

Но Кайс больше не поворачивался к ней, а только качал головой так, словно все понял:

– Ты хочешь, чтобы я сделал тебя красивой? Тщеславие, одно сплошное тщеславие, как и повсюду на этом острове. А все из-за вашей культуры. Все вы тут, похоже, на один образец.

Не прошло и секунды, а у него уже сложилось о ней свое мнение.

– Нет, – отвечала Лан, отчаянно хватая его за рукав, чтобы снова развернуть к себе. Его взгляд, острый точно бритва, заставил ее разжать пальцы. – Нет, меня интересует, что можно сделать… Я, конечно, не самая красивая девушка в мире, но дело совсем не в этом. Просто вы сказали, что можете менять людей, и я хочу узнать об этом побольше.