— Совершенно верно. И поэтому ваш визит ко мне — не что иное, как вмешательство в личную жизнь. Убирайтесь.

Колдуэлл улыбнулся, поставил стакан и зажал щегольской стек под мышкой.

— Фредди Колдуэлл, — сказал Марк, — хотел бы я поглядеть на вас, когда у вас сгонят с физиономии эту улыбочку.

— Что вы хотите этим сказать, черт возьми?

— Мы живем в сорок шестом году, майор. Масса людей читала во время войны лозунги, разъяснявшие, во имя чего, собственно, шла эта война, и они верили в эти лозунги. Ваши часы отстают, Колдуэлл. Еще немного, и вы останетесь у пустого корыта: сначала в Индии, затем в Африке, а потом и на Ближнем Востоке. Я останусь здесь, чтобы поглядеть, как вы потеряете мандат на Палестину. Вас вытурят также из Суэца и Трансиордании. Солнце империи близится к закату, Фредди. Что станет делать ваша жена, когда у нее не будет душ сорок негритят, которыми она управляет с помощью кнута?

— Я читал ваши репортажи о Нюрнбергском процессе, Паркер. У вас ужасающая американская склонность к преувеличениям. Кроме того, старик, у меня нет жены.

— В вежливости вам не откажешь.

— Итак, не забывайте, Паркер: вы здесь в отпуске. Я передам генералу Сазерленду привет от вас. Всего хорошего!

Марк улыбнулся и пожал плечами.

И тут его осенило. Надпись в аэропорту… Полностью этот стих гласил:

«Добро пожаловать на Кипр, козлы и ослы!»

Пока Марк Паркер ждал свидания с Китти Фремонт, двое мужчин в другой части Кипра, неподалеку от портового города Фамагуста, что в сорока милях от Кирении, готовились к совершенно иной встрече. Они поджидали кого-то, укрывшись в заброшенной белой хижине на горе, посреди леса, где сосны росли вперемежку с эвкалиптами и акациями. Было пасмурно, на небе — ни звезды. Двое мужчин молча всматривались сквозь тьму в сторону залива в полумиле от подножия горы. Безмолвие время от времени нарушали порывы ветра и их прерывистое дыхание.

Один из них был грек-киприот, лесничий; он явно нервничал.

Второй, спокойный как изваяние, неотступно смотрел на залив. Его звали Давид Бен Ами — Давид, сын Моего Народа. Тучи начали рассеиваться. Слабое мерцание озарило бухту, лес и белую хижину. Давид Бен Ами стоял у окна, и теперь можно было различить его лицо. Небольшого роста, хрупкого телосложения человек двадцати с небольшим лет… Даже при слабом свете его тонкие черты и глубокие глаза выдавали книжника.

Тучи совсем разошлись, и свет полился на поля, на обломки мраморных колонн и статуй, разбросанные вокруг хижины.

Куски камня, бренные останки когда-то величественного города Саламиды, достигшей расцвета и могущества во времена Христа… Какие драмы разыгрывались на этих усеянных мрамором полях! Саламида, построенная в незапамятные времена Тевкром после его возвращения с Троянской войны… Она была разрушена землетрясением, вновь поднялась и еще раз пала от нашествия под знаменами ислама, чтобы уже никогда больше не подняться. Свет мерцал над полем, усеянным осколками тысяч разрушенных колонн, руинами гордого греческого города.

Тучи вновь заволокли небо, опять стало темно.

— Ему уже давно пора быть, — нервно прошептал лесничий.

— Слушай! — приказал Бен Ами.

С моря донесся слабый рокот мотора. Давид поднял к глазам бинокль в надежде на просвет в тучах. Рокот становился все громче.

В море вспыхнул огонек, луч света прорезал тьму. Еще вспышка. Еще одна.

Давид Бен Ами и лесничий выскочили за дверь и бросились по щебню и бурелому вниз к берегу. Бен Ами просигналил фонариком.

Мотор замолк.

Мужская тень перемахнула через борт лодки, человек поплыл к берегу. Давид снял автомат с предохранителя и огляделся — не видно ли английского патруля. Мужчина вынырнул из воды, пошел по мелководью.

— Давид! — сказал он приглушенно.

— Ари! Сюда, быстро!

Встретившись на берегу, все трое пустились бежать вверх, мимо белой хижины, к проселку. Там их ждала укрытая в кустах машина. Бен Ами поблагодарил киприота, сел с Ари в машину, и они помчались в Фамагусту.

— У меня сигареты вымокли, — сказал Ари.

Давид Бен Ами протянул ему пачку. Вспыхнувшая спичка осветила мужчину. Крепкий, полная противоположность низкорослому Давиду. Красивое, мужественное лицо, суровый и жесткий взгляд.

Это был Ари Бен Канаан, один из лучших агентов подпольной организации Моссад Алия Бет.

Раздался стук. Марк отворил дверь. Перед ним стояла Китти Фремонт. Она была красивее, чем он ее помнил. Они долго смотрели друг на друга молча. Марк изучал ее лицо, глаза. Теперь это была зрелая женщина, пылкая и в то же время мягкая — такой можно стать только после глубоких страданий.

— Следовало бы свернуть тебе шею за то, что ты не отвечала на мои письма, — сказал он наконец.

— Здравствуй, Марк, — прошептала Китти.

Они бросились друг к другу и обнялись. Потом добрый час сидели, почти не разговаривая: разглядывали друг друга, улыбались, касались руками.

За обедом они болтали главным образом о журналистских похождениях Марка. О себе Китти старалась не говорить.

На десерт принесли сыр. Марк разлил остатки пива, и опять наступило неловкое молчание. Под его вопросительным взглядом Китти почувствовала себя неловко.

— Пошли, — сказал он, — прогуляемся к порту.

Они молча прошли вдоль набережной, мимо белых домов, затем по молу к маяку возле узких ворот гавани. Было пасмурно, и они едва различали неясные силуэты лодок, стоявших в гавани на якоре. Маяк подавал сигналы траулеру, указывая ему дорогу в гавань. Слабый ветерок трепал золотистые волосы Китти. Она плотнее закуталась в платок. Марк закурил и присел на парапет. Стояла мертвая тишина.

— Кажется, тебя огорчил мой приезд, — сказал он. — Я завтра же уеду.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, — ответила Китти. Она смотрела на море. — Трудно рассказать, что я перечувствовала после твоей телеграммы. Она открыла дверцу для воспоминаний, от которых я изо всех сил старалась спрятаться. Но я знала, рано или поздно эта минута наступит. Я боялась ее и все же рада, что она пришла.

— Вот уже четыре года как погиб Том. Неужели ты до сих пор не похоронила все это?

— Женщины теряют мужей на войне. Так уже повелось, — тихо сказала она. — Я долго плакала. Мы очень любили друг друга, но жизнь-то продолжается. Я даже не знаю, как он погиб.

— Что тебе сказать… — ответил Марк. — Том служил в морской пехоте. При штурме какой-то бухты угодил под пулю. Ничего героического, никаких медалей, даже сказать не успел: «Передайте Китти, что я ее любил». Просто попал под пулю… вот и все.