Агата пила чай, мысленно ругая себя за эгоизм: Людвиг пропал, неизвестно, что с ним, а она думает про родственников и деньги…

В доме оставаться было невозможно. Она чувствовала, как половицы и ступени стонут от чужих людей. Людей, которые ей чужды.

«Интересно, если я выйду из дома и дойду до конца дубовой аллеи, чтобы прижаться лбом к самому огромному дереву, — это будет расценено как побег?»

Подниматься за верхней одеждой не было сил… Ярко-синее небо со слепящим солнцем — будто и не ноябрь вовсе — манило, звало, улыбалось. Обещало спасение. И Агата вдруг поверила. Небу, солнцу, деревьям, уже увядающим, но все еще таким прекрасным, нежным осенним цветам на клумбах сада.

Уже у самого выхода машинально схватила шляпку — маленький модный цилиндр, который купила перед самым отъездом из столицы. Выскользнула из дома — и пошла… Вперед. Не оглядываясь. Холод мгновенно сковал тело, но вместе с тем подарил удивительную свободу! Она улыбнулась, полной грудью вдохнула осенний воздух, но вместо спасительной прохлады вдруг почувствовала нестерпимый жар. Огонь обжег легкие, ступни и ладони. Боль… Невыносимая боль взорвала тело. Задыхаясь, она пыталась плакать, но слезы сразу высыхали, превращались в колючую соль, белыми дорожками стягивая кожу.

Агате мерещились люди. Обеспокоенные. Один из них, знакомый доктор, что раз в неделю обедал у них в доме, говорил:

— Эрик, опомнитесь! Отпустите ее! Это будет милосерднее.

Другой, удивительно похожий на бывшего канцлера, которого она один раз видела на приеме — мужу вручали Королевскую премию, и они были приглашены во дворец, упрямо сжимал губы в тонкую белую полоску и отрицательно качал головой.

Это был странный бред. Еще в нем были две черные собаки. Одна побольше, другая — поменьше. У нее никогда не было собаки. Муж собак не любил, а ей так хотелось! И чтобы непременно низерцвейга… Эту редкую и очень дорогую породу могла себе позволить разве что высшая аристократия королевства. Ходили слухи, что низерцвейги — порождение магии, что они чувствуют, как ты относишься к их владельцу, и способны перегрызть горло за одни лишь дурные мысли о нем. Ей бы такая собака не помешала. И дело вовсе не в деньгах или престиже! Просто ей всегда нравились их длинные, торчком стоящие ушки. А еще низерцвейг, если бы он у нее был, непременно защитил бы свою хозяйку! И горло перегрыз. Кое-кому…

Картинка была размыта, но все же госпожа фон Лингер видела, как собака, та, что помельче, посмотрела на нее с сочувствием. Агата всматривалась в ее янтарные глаза — и становилось легче…

— Как вы? — спросили у нее.

И она поняла, что очнулась.

Дом был старым и каким-то неухоженным. Если бы Агате пришло в голову написать роман о привидениях — они бы обязательно обитали в таком вот доме…

Но привидений не было. В доме жил мужчина с собаками. Барон Эрик фон Гиндельберг. Бывший канцлер их королевства — Великого Отторна.

«Жил-был бывший канцлер… Странно как-то жил…»

Раз в неделю приходил кто-то: убирал и готовил. Наверное, женщины из соседней деревни. В те часы, когда в доме находились посторонние, становилось еще тише. Агата не знала, как такое возможно… Чудно.

Завтрак барон готовил сам. Заливал пшеничные хлопья молоком и щедро посыпал ягодами. Иногда жарил пышный — на зависть любой хозяйке — омлет. Или подавал свежайший творог. Судя по вкусу, закупались они у одного и того же фермера.

Собакам готовил явно кто-то посторонний. Такое ощущение, что призрак Может, она все-таки поторопилась, решив, что в доме нет привидений?

«У бывшего канцлера были две большие черные собаки, и Призрак готовил им еду. Кашу с мясом…»

По крайней мере, Агата «призрака» не то что не видела, она его и не слышала-то ни разу! Призраки, они ведь обожают наполнять дом жуткими, леденящими душу звуками. По крайней мере, она думала о них именно так. А этот призрак был тихий. Но он был, наверное, потому что представить себе бывшего канцлера готовившим еду собакам… не получалось.

За неделю у них с Эриком фон Гиндельбергом выработалось четкое расписание — точность выполнения можно было проверять по минутам.

В шесть утра он вставал — Агата всегда просыпалась, когда полы начинали скрипеть под тяжелыми мужскими шагами и собачьими лапами. Хозяин дома вежливо здоровался с собаками, иронично беседовал с Гроном, нежно с Эльзой. Кстати, Агата заметила, что даме разрешалось капризничать. После еды собак выпроваживали наружу.

В семь пятнадцать барон стучал ей в дверь. Негромко. Аккуратно. Но как-то очень выразительно.

«Да, я отдаю себе отчет в том, что вы в моем доме, в постели, из которой вам запрещено вставать без крайней необходимости, — говорил этот стук. — Я понимаю, насколько это все двусмысленно. Но я должен о вас позаботиться. И знаете, мне это приятно…»

— Войдите, — отзывалась Агата…

И в звуках ее голоса слышалось:

«Я, наверное, должна протестовать. И требовать, чтобы меня отправили в больницу. Или домой. И вообще, я в ночной сорочке при постороннем мужчине! Просто ужас! Но… Обо мне так давно никто не заботился. Я уже и забыла, что так бывает… Мне так спокойно рядом. И так хорошо пишется… Как никогда…»

— Вы принимали лекарства? — спрашивал он, всегда поворачиваясь к ней спиной, пока она ела.

— Да, — отвечала она этой спине.

— Доктору все еще не нравятся анализы вашей крови.

— Спасибо за ягоды.

— Я заметил, что их вы едите. В отличие от выпечки, которую оставляете нетронутой.

— Я еще и шоколад люблю. С орехами, — призналась она.

— Доктор пока запретил. Подобная пища может спровоцировать кашель.

— Я понимаю.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь… — вдруг сказал он. — Как я понял, великий писатель у вас в семье — это ваш супруг?

— Совершенно верно.

— И книги выходят под его именем. И к вам, официально, это не имеет никакого отношения.

— Людвиг — замечательный выдумщик и рассказчик. Слушать то, как он рассказывает в лицах свою историю, как проживает ее вместе с героями… Это просто удовольствие. Но… он не умеет переносить свои слова и мысли на бумагу. Совсем. Получается слишком шаблонно. Деревянно. Просто никак.

— И? Вы сначала стенографируете?

— И это тоже. Стенографирую, уточняю те места, которые понятны ему как писателю, но не совсем понятны мне, как слушателю. Договариваюсь о структуре книги.

— А потом вы художественно оформляете его байки?

— Истории…

— Простите.

— Ничего. Людвиг искал неболтливого филолога записать его книгу. Того, кто в перспективе мог бы научить его писать. Так мы познакомились.