и станицы проникали большевистские призывы обратить оружие против капиталистов и помещиков, наживающихся на войне, подняться народу на своих угнетателей и добиться мира, свободы, хлеба и земли. Возвратившись из отпуска в свою батарею, Подтелков передал землякам письма и поклоны от родных. В ответ на расспросы о доме угрюмо сказал:

— На Дону, как и прежде, печаль в куренях…

Полковник Упорников, командир батареи, взорвался.

— Ты, вахмистр, не дюже смущай казаков… Их и без тебя есть кому мутить, нашлись такие «хорошие»… Карать строго будем, — угрожающе закончил он.

Нашлось кому «мутить» казаков и в самой донской столице. Здесь осенью 1916 г. появились антивоенные листовки. Их распространяла небольшая группа большевиков, уцелевшая от погромов и набегов полиции. С ее руководителями Виталием Лариным и Андреем Полотебно не порывал знакомства Михаил Кривошлыков. Летом он был призван в армию. Сына хуторского коваля хотели определить рядовым в полк, но ввиду острой нужды в офицерских кадрах и принимая во внимание его образование (Михаил в то время учился на заочном отделении Киевского коммерческого института) послали на ускоренные курсы прапорщиков при Новочеркасском казачьем юнкерском училище. Месяцы, проведенные там, были, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни Кривошлыкова. На курсах царили произвол и грубость, постоянные издевательства и площадная брань господ офицеров. Юнкера, особенно из «образованных», как правило, молча сносили оскорбления.

Не выносивший двоедушия и лицемерия, Кривошлыков открыто возмущался порядками в училище. «Среднего роста… с шапкой взбитых волос… и угловатыми движениями, юнкер Кривошлыков, — по словам одного сокурсника, — обращал на себя внимание резкостью и крайностью своих суждений, выпадами против училищной дисциплины и начальства».

Терпеть унижения становилось невмочь, и Михаил подал рапорт об отправке добровольцем на фронт рядовым. Командир сотни был взбешен. Грозил Кривошлыкову военно-полевым судом за нарушение приказа царя, повелевшего всем мобилизованным студентам пройти офицерские курсы. Заставив юнкера сто раз исполнить команду «кругом!», войсковой старшина отправил его в казарму…

Свободно дышалось только у друзей, навещать которых удавалось, однако, нечасто.

Новый, 1917 год юнкер Кривошлыков встречал у Виталия Ларина. Собрались немногие, самые близкие друзья. Было шумно и весело. В полночь откупорили бутылку искристого цимлянского. Заговорили о близкой революции. В том, что она вот-вот разразится, почти ни у кого из собравшихся не было сомнений. Грозные вести шли из столицы. Волна стачек охватила многие заводы и фабрики. Неспокойно было и на Дону. Недовольство войной, растущей дороговизной прорывалось не только на рабочих окраинах, но и в станицах и хуторах.

Виталий Ларин сообщил друзьям, что получена директива Петербургского комитета партии отметить годовщину Кровавого воскресенья стачками, забастовками, где возможно, и митингами и демонстрациями.

— Надо попытаться, — сказал он, — поднять железнодорожников…

— Виталик, — перебила хозяина Аня Тетеревятникова, подруга его сестры, — ты ведь отличный математик, будущий ученый, ну зачем тебе все это?

При этих моих словах, рассказывала много лет спустя Анна Васильевна, Виталий нахмурился, поправил очки и тихо, но твердо сказал:

— Видишь ли, Анечка, математик спасовал перед политикой. Теперь уж ничего не поделаешь, — и продолжал, обращаясь ко всем: — Конечно, власти не будут ждать сложа руки. Помните, два месяца назад, когда ростовские рабочие начали городскую забастовку, на заводы и в Главные железнодорожные мастерские были введены войска. Теперь тоже ждите набега. Не ровен час, захотят повторить побоище!

— Ни за что! — воскликнул Кривошлыков. — Ни за что я не скомандую «пли!» по восставшим, если окажусь во главе казачьей сотни. Я перейду вместе с казаками на сторону революции.

До падения самодержавия оставалось два месяца.

В БУРНОМ 1917-м

2 марта улицы войскового Новочеркасска были заполнены демонстрантами. В Петербурге революция! На Соборной площади, у памятника донскому герою Ермаку, беспрерывно митинговали. Группа большевиков, шедшая во главе рабочих-железнодорожников, развернула красный стяг с начертанным на нем лозунгом «Долой империалистическую войну!».

Волны революции подступали к стенам военного училища. В один из первых мартовских дней его начальник П. X. Попов собрал юнкеров и преподавателей в актовом зале. Выйдя перед строем, плотный, приземистый генерал с закрученными длинными усами и лицом городового глухим голосом прочел манифест царя об отречении от престола. Повторил призыв атамана к сохранению спокойствия и повиновению властям. Растерянные воспитанники молча разошлись по классам.

Гнетущую тишину нарушил Кривошлыков.

— Господа! — вбежав в класс, воскликнул он. — Нет больше кровавого царя! — Михаил вскочил на стул, дотянулся до висевшего на стене портрета монарха, снял его, вынул из рамки и разорвал на мелкие куски, приговаривая: — Хватит тебе издеваться над народом!

Присутствовавшие были ошеломлены. Немногие друзья одобряли (да и то про себя) смелое выступление молодого казака. Большинство юнкеров было смущено и напугано дерзостью товарища. Молодые люди, воспитанные в духе слепой преданности и безусловного почитания царской власти, не могли сразу даже представить себе ее крушение. Нашлись и откровенные защитники свергнутого царя. Отвечая им, Кривошлыков гневно говорил:

— Жалко стало? А ему не жаль было народа?..

Резко и страстно доказывал Михаил необходимость уничтожить все, что напоминает старый режим.

— Вы привыкли трепетать перед самодержавием, — продолжал он. — Да и теперь еще вас преследует страх. Стряхните с себя это наваждение, почувствуйте себя свободными гражданами…

Больше всех возмущался поступком Кривошлыкова генерал Попов. В другое время он бы показал дерзкому юнкеру! Но сейчас положение самого начальника училища, монархиста до мозга костей, становилось день ото дня все более непрочным. Пройдет год, и он после смерти Каледина станет походным атаманом, одним из руководителей мятежей против Советской власти в задонских степях.

Падение царизма всколыхнуло казаков. Многие фронтовики и рядовые станичники с победой революции связывали надежды на скорое окончание опостылевшей войны, на облегчение жизни. Но будущее внушало и немало тревог. Страшила ломка привычных устоев быта, порядков. Вызывали опасения настойчивые требования иногородних уравнять их в правах на землю с казаками. Всем этим спешила воспользоваться всероссийская реакция вкупе со станичниками-богатеями, чтобы не допустить объединения трудовых казаков с революционными рабочими и крестьянами. Обособлению казаков, подчинению их силам контрреволюции служил созыв Донского войскового круга. Восстанавливая этот старинный, не собиравшийся с петровских времен сословный «парламент», атаманско-офицерские верхи хотели противопоставить его Советам и комитетам, рожденным революцией.

— Объявляю после 193-летнего перерыва большой войсковой круг открытым, — патетически начал свою речь М. П. Богаевский, один из вождей казачьей контрреволюции, обращаясь к собравшимся 26 мая 1917 г. в Новочеркасске делегатам от станиц и воинских частей.

Нарядный белый зал областного управления сверкал золотом генеральских и офицерских погонов, шитьем чиновничьих мундиров, блеском орденов и медалей, которыми в изобилии были увешаны военные и штатские «народные избранники». Среди депутатов-станичников преобладали седобородые старики; на выцветших, пронафталиненных чекменях красовались кресты и медали