Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Опа-на! — и распахнул на себе долгополый кожаный плащ, под которым больше ничего не оказалось. Поверьте, действительно ничего, потому что на то, что там имелось, смотреть без слез было невозможно.
Вот только эксгибициониста мне в ту минуту и не хватало! Тупо уставившись прямо в центр его композиции, я тяжко вздохнула под грузом нажитого непосильным трудом добра, покачала головой, сочувственно поцокала языком и сказала:
— Ничего, милый. И с таким обрубком жить можно. Ты бы лучше мешок помог бабушке донести, а?
Маргарита Карловна, в своем необъятном халате, расползающемся на чреве, в тапках на босую ногу, с потухшей мерзкой вонючей сигаретой между указательным и средним пальцем, стояла на пороге и смотрела на меня сверху вниз поверх толстых мутных очков.
— Ты ко мне переезжаешь? — без энтузиазма поинтересовалась она. — Тебя, наконец, выселили за неуплату?
Я уже год принципиально не плачу муниципалам за отсутствующую горячую воду и плохое содержание дома. Остальные жильцы мне завидуют, но последовать моему примеру не решаются.
Голос у Марго был обиженный и слезливый. Вопреки видимой телесной мощи, была она женщиной пугливой, робкой и нерешительной. Если бы я и впрямь надумала переехать в ее малогабаритную квартирку, она, полагаю, не осмелилась бы мне перечить. Поплакала бы — и смирилась.
— Не боись! — покровительственно ухмыльнулась я блатной усмешечкой. — Награбленное скрываю от органов правосудия. Ну, ну, не плачь… шучу я. Ремонт у меня, мастеров хочу нанять — так вот принесла к тебе вещички, чтобы не уперли. Пусть полежат, о'кей? Что ты такая кислая?
— Пингвин меня замучил… — шепотом сказала Марго, пугливо оглядываясь на дверь в комнату. — Тупой и наглый. Ты проходи на кухню, угощайся, а я через десять минут освобожусь…
Пингвинами репетиторы называют между собой учеников — математики, по крайней мере. Маргарита — препод-словесник, но этот жаргон у меня переняла.
На блюде, накрытые несвежим полотенцем, лежали румяные аппетитные пирожки с яблоками. Неряха Марго любила вкусно поесть, и готовила отменно, а я вот, каюсь, давно и прочно подсела на полуфабрикаты. Сбросив надоевший тюк в угол, разминая ноющее плечо, я наплевала на диету и ухватила пирожок. На тюремной баланде успею похудеть. Краем уха я слушала, как Маргарита мытарит ленивого пингвина:
— Здесь надо читать с выражением…
— Откуда тут выражения, Маргарита Карловна! — высокомерно отвечал наглеющий недоросль. — Это же Пушкин!..
Подзуживаемая бесом противоречия, я не поленилась, заглянула в комнату и сказала:
— Юноша! Гениальный поэт умел выражаться так, что вашему скудному воображению и не снилось. Стыдно этого не знать, а иметь в лексическом запасе всего три неприличных слова, да и те из словаря детского сада! А если вы не прекратите выеживаться перед уважаемым пожилым преподавателем, я позвоню вашим родителям и с радостью сообщу им, что у вас талант!
Это, конечно, бренди. Марго испуганно вытаращилась на меня, а прыщавое дарование заткнулось и довольно быстро слиняло со своими книжками, рюкзаком, плеером и жевательной резинкой. И мы сели курить и пить чай. Курить при учениках Маргарита считала непедагогичным.
— Что уж ты так сразу… — укоризненно покачала она головой. — Пожилой преподаватель… Я, между прочим, на год моложе тебя, только выгляжу… солиднее.
— Потрепаннее ты выглядишь, — обрубила я. — Жрать меньше надо, и так корова! На диету какую-нибудь сядь, что ли… Эх, пропадешь ведь без меня! Кто тебя вразумлять будет?
— Ты куда-то уезжаешь? — испугалась Марго.
— Еще не знаю… надеюсь, что нет… Меня посадят… скоро… Сделал дело — садись смело! И моей любимой передачей будет чай и вишневое варенье… без косточек. Ты будешь носить мне вишневое варенье?
Я всхлипнула. Марго смотрела на меня большущими слезливыми глазами, откусив полпирожка и не смея проглотить.
— А может быть, меня повесят… по закону всемирного тяготения, — продолжала куражиться я. — Эм на жэ, где эм — моя масса, а жэ — пятая точка… И когда у меня спросят о последнем желании, я скажу, что всю жизнь мечтала выучить китайский язык… в совершенстве!
— Да ну тебя! — махнула пухлой белой рукой моя подруга и отправила пирожок в последний путь. — Наклюкалась — и куролесишь! Мамай вон тоже думал, что его узнает весь мир! А его знают только шестиклассники, да и то одни заучки! Убирай на шкаф свое барахло, пойдем телевизор смотреть. Таблетку только приму, голова раскалывается…
Держась за поясницу, охая и причитая, она полезла в шкафчик, набитый кулечками с лечебными травами и коробочками с лекарствами. Такой шкафчик у меня тоже есть, я стараюсь пореже в него заглядывать. Только уж, когда совсем прижмет.
Телевизор у Маргариты не включался. Я потянула за провод — и вилка вывалилась из стены вместе с розеткой, повисла на двух пыльных проводах с желтой от старости изоляцией.
— Агнесса, куда ты лезешь спьяну?! — всплеснув руками, запричитала Маргарита. — Как тебе не стыдно?! Ну и что мне теперь делать?! Витьку неделю буду просить, чтобы починил! Что за горе мне с тобой!
Она разохалась, расквохталась, пошла в ванну за мокрым полотенцем, обвязала голову, прилегла на диванчик и сделалась такой бессильной, такой несчастной, что я и думать забыла про свою тюрьму. Жалко мне ее стало — и неловко за эту чертову розетку. Дети ее в ссоре между собой — второй год таскаются по судам, делят отцовскую дачу и развалюху-автомобиль…
— Ну, не стони, не стони, квашня… — виновато сказала я. — Где у тебя отвертка? Я поправлю. Тут дела на три минуты. Это нас мужики всегда дурачат, будто работы невпроворот!
— Оставь, оставь! — замахала она руками, быстро-быстро, точно наседка крыльями. — Еще убьет тебя током — отвечать потом! Ты же не умеешь!
— Не боись! — сказала я уже почти трезвым голосом, чувствуя небывалый прилив энергии и энтузиазма. — Все могут короли… но королевы могут больше! У тебя, как и положено гуманитарию, патологический ужас перед техникой и раболепное преклонение перед мужчиной! Давай молоток, отвертку — и я тебе покажу, что такое инструмент в руках настоящей женщины. Запомни на всю жизнь: шуруп, забитый молотком, держится лучше, чем гвоздь, закрученный отверткой! А отчего это у тебя голова так разболелась?
— У соседа опять всю ночь музыка… — кисло кивнула Маргарита на стенку с вываленной розеткой. — А я весь день хожу, как пыльным мешком ушибленная…
— Так сказала бы ему! Чего же не сказала? Эй! — потеребила я Марго за ногу.
Но она только хлюпнула носом, сморщилась и отвернулась к старому гобелену на стене.
— Эй! Да ты, никак, его боишься?!
— Не боюсь я никого…
— Боишься!
— Не боюсь! Я говорила… два раза…
— А он?