— Прекратите со мной разговаривать в таком тоне и отвяжите меня, — начинаю закипать.

— Как только сделаем нужную процедуру, тут же развяжем, — опять ехидные нотки в голосе.

Что он имел в виду под искусственными родами?

— Не смейте ничего мне вводить! Я ничего не подписывала и ни на что не давала разрешения! — мой голос такой уверенный, что не узнаю сама себя.

— Женщина, — вклинивается в мои мысли женский голос, — у вас на шестом месяце замер плод.

«Замер плод», — я проговариваю про себя эти слова и не могу их осознать, не могу поверить.

— Вы что-то путаете, я выписалась из больницы два дня назад, у меня все хорошо.

— Женщина, — на меня смотрит тетенька в белом потрепанном халате, с ярко накрашенными розовой помадой губами, — какая разница, что было два дня назад? Я вам говорю, что у вас произошло на данный момент. Сейчас потерпим чуточку, я введу лекарство, а потом уже можно и вставать. Леонард Сергеевич, сходите к родителям и сообщите, что их дочь пришла в себя.

* * *

— Дарья, дыши глубже, — командует медсестра.

— Я стараюсь.

Мое тело стонет от боли. Я читала и знаю, что такое схватки, но и предположить не могла, что это настолько больно.

— Ааааа! — рвется крик из груди.

— Скоро родишь уже, Орлова.

Не слова, а стальное лезвие по сердцу. Хочется в этот момент исчезнуть, отключиться, получить черепно-мозговую травму и проснуться с амнезией. Только бы не знать, что рожаю мертвого сыночка.

— Нужно больше ходить, тогда и роды быстрее начнутся.

Медсестра словно специально подливала масла в огонь. Хотелось подойти в этот момент и треснуть ей по голове толстым журналом, что лежал на ресепшене.

Дыши, Даша, дыши.

И я продолжаю дышать. Хотя для чего — не знаю. Сейчас во мне, скорее всего, говорят инстинкты самосохранения, так как я в здравом уме и при памяти. Вспомнилось, как четыре часа назад, когда мне, наконец, развязали руки, медсестра с ярко-розовыми губами сказала, что я грозилась убить не только себя, но тех, кто подойдет ко мне близко, прижимая к шее острые зубчики вилки. Откуда она оказалась у меня, не могу даже представить. Пришлось применять ко мне кардинальные меры, а какие — она не сказала.

Кровотечение остановили с помощью уколов, а для обуздания агрессивной меня ввели лошадиную дозу успокоительного — теперь ведь для этого нет никаких противопоказаний.

— Ааааа! — снова вырывается из горла, когда меня скручивает пополам очередная схватка.

— Орлова, считай секунды, — медсестра выглянула из-за стойки, — хотя давай в родовую.

Несмотря на полноту, медсестра с ловкостью пантеры вытекла из-за стола и, подталкивая меня по длинному коридору вперед, шла следом.

— Катерина, выйди, протри полы, — заглянула она в сестринскую, а я в этот момент посмотрела на пол. Под ногами мокро. Коричневая лужа растекалась и с каждой секундой все больше и больше.

— Да что же ты такая невезучая, Орлова? — сетовала женщина, идя за мной.

— Все в руках божьих, — безэмоциональный голос царапнул мой слух, и только спустя секунду поняла, что это сказала я.

— Ты права, деточка, значит Господь так решил. Может, и не надо тебе пока ребеночка рожать. Может, это и к лучшему.

К лучшему?! Это слово, будто вязкий сироп, обволокло мое сознание, и я даже поверила в то, что это на самом деле правда, что все делается к лучшему. Шаркая мокрыми подошвами тапочек по полу, мы наконец-то дошли куда надо. То ли у меня схватки прекратились, то ли я смирилась с тем, что больше не беременна — не поймешь, но когда я зашла в родильную палату, из меня что-то выскочило и плюхнулось под ноги на пол.

Опустила глаза. И зашлась в немом крике. А потом меня изнутри разорвала боль. И накрыло темнотой. Не вижу ничего, но это не так уже и важно. Важно лишь то, что я держу на руках тельце сыночка Валерочки, трогаю его личико. Кожица у него такая мягкая и гладкая, что сравниться ни с чем не может.

— Да-а, с этой девкой проблем не оберешься, — слышу сквозь вату в ушах далекие голоса, — давай, Люся, раз, два …

Парю в невесомости пару секунд, а потом чувствую, как меня кладут на что-то твердое.

— Хорошо хоть тощая и легкая — не надрываться…

— Дамы, вы что-то заболтались. Фамилия пациентки?

— Дык Орлова это, — говорит одна из женщин.

— Орлова, хорошая фамилия. Видимо, высоко летает, а, Орлова?



Мои щеки обжигает пощечина, и следом в нос бьет резкий запах нашатыря.

— М-м-м, — отворачиваю голову от едкого запаха.

— Сейчас наркоз будем вводить, ничего не бойся, заснешь ненадолго, слышишь меня?

— М-м-м, — снова мычу — в горле все пересохло, сказать ничего не могу.

— Замечательно. Открыть глаза можешь? — вопрос точно адресован мне.

Мне приходиться приложить немало усилий, но в итоге я справляюсь с этим и разжимаю веки. Щурюсь от яркого света.

— Маргарита Алексеевна, давление пациентке смерили?

Я смотрю на обладательницу голоса. Высокая блондинка, устроившись между моих ног, сосредоточенно щупает одной рукой пульс, другой — низ живота.

— Орлова, очнулась? Прекрасно, — она скользит по мне невидящим взглядом и вновь погружается в свою работу.

— Давление в норме, Вита Леонидовна, — перевожу взгляд на говорящую.

Совсем молоденькая девочка, кажется, она намного моложе меня — студентка, что ли?

— Что происходит? — еле шевелю языком.

— Роды, — отвечает девушка тихо.

— Ну что, начнем? — Я вся подобралась и попыталась сжать ноги. — Это лишнее, — качает головой врач, натягивая на руки перчатки, а девушка обхватывает мое запястье холодными пальцами и, разогнув руку, прижимает ее к столу.

— Сейчас сделаем укольчик, и вы немного поспите, а когда проснетесь — все уже будет хорошо.

Ее пальцы мелькали перед моими глазами так быстро, что только и успевала следить за тем, что она делает. Прокол кожи даже не почувствовала, как не почувствовала и то, что через минуту глаза сами собой сомкнулись, и я погрузилась в вязкий желанный покой.

Стою возле стеклянных дверей больницы и перекатываюсь с пяток на носки, бессмысленно вглядываюсь в белую пелену снега, который не прекращая сыпет с неба второй день.

Десять дней пролетели как в страшном сне: слезы, уколы, душевная боль — и так по кругу изо дня в день. Пока наконец-то душа и сердце не стали пустыми. Не было больше ни эмоций, ни слез, только безразличие к жизни заполнило пустую телесную оболочку.