— Кэл, — шепотом позвала я. Не из осторожности — просто ужасно испугалась. Я не парень и не скрываю, когда мне страшно, а эти вопли стали последней каплей. — Смотри, это может быть не то, что ты думаешь.

Если Кэл пострадает, и все из-за меня… Я поспешила к нему.

Уже от входа в проулок я увидела груду тряпья. Клеенчатый плащ и грубая роба скрывали скрюченную фигуру бродяги. Отвратительный запах пронизывал все вокруг, сладковатый, словно от гниющих цветов. Кэл растерянно замер на месте.

— Ну и вонь!

Прерывая пиршество на останках своего временного хозяина, козодой поднял голову — почти лысый череп, к которому липли клочки истончившихся, похожих на паутину волос. Дыхание у меня перехватило, и я почувствовала, как желчь подкатывает к горлу. Никогда прежде я не видела это существо так близко. И не обоняла. Все было в сто раз хуже того, что нам рассказывали в Академии.

— О, прошу, помогите мне, — тонким девичьим голоском пропищал козодой. — Мне так холодно… так одиноко… — Его несоразмерно большие черные губы раздвинулись, обнажив все четыре клыка.

— Вот влипли, — только и произнес Кэл.

Козодой задвигался, высвобождая бледное кожистое тело из оболочки. Одежда бродяги и сами его останки опали наземь бесформенной грудой, и существо раскинуло тонкие, иссохшие руки с бахромой крыльев под ними.

— Сюда, сюда, — умоляло оно все так же жалобно и призывно. — Поцелуй, один поцелуй, больше я ничего не прошу.

Вид твари действовал гипнотически, это было как смотреть на препарированный труп в Школе призрения. Запах подавлял волю, а голос обволакивал, будто ласковое прикосновение, будто навязчивый аромат мака, который летними днями доносил ветер из Старого города… Кэл, двигаясь словно против своей воли, сделал шаг вперед и протянул руку. От козодоя его теперь отделяло всего несколько футов.

— Нет… — прошептал он.

Я вдруг очнулась: сейчас это существо коснется Кэла, омерзительная ладонь с черными ногтями и мертвой, водянистой кожей ляжет на его лицо, заражая некровирусом, и постепенно, день за днем, он сам начнет превращаться в козодоя. Внутри у меня все сжалось, и я вновь перенеслась из зыбкого знойного миража, созданного вкрадчивым голосом, обратно в холодный проулок.

Я сунула руку в сумку. Инструкции по технике безопасности, сверла… Нам же показывали по светопроектору ленту «Некровирус и ты» — как происходит передача, заражение и что, наконец, делать при встрече с тем, кому уже не поможешь. Как и все подобные, лента была ужасно скучной. Да и будь там что-то полезное, оно вылетело у меня из головы, стоило только увидеть эти ледяные лужицы глаз и сгнившую плоть.

Я пыталась вспомнить хоть что-нибудь. Козодоя можно отогнать железными опилками. Вот только у меня не было привычки таскать в сумке пригоршню, вместе с расческой и помадой. Значит, этот вариант отпадает.

Свет. Козодои боятся света, из-за вируса их кожа становится фоточувствительной. Мои пальцы нашарили портативный эфирник, наполненный голубым чудом Эдисонова газа ровно настолько, что прорывалась лишь шуршащая музыка да последние сводки о беспорядках в городе — чтобы держаться подальше от мест столкновений прокторов и мятежников. Даже трансляции любимых сериалов Кэла с большой антенны в Нью-Амстердаме эфир уже не ловил. Но я надеялась, что и такого количества хватит.

— Кэл! — резко крикнула я. — С дороги!

Он моргнул, но все же сделал шаг в сторону. Одним движением я выдернула руку из сумки и швырнула эфирник об землю. Латунный корпус разлетелся на части, электрическая катушка заискрила, и эфирная трубка взорвалась. Осколки закаленного стекла брызнули во все стороны, разносимые рвущимся на свободу газом. Я видела ленты, показывающие эфирную детонацию — те масштабные испытания, которые правительство проводило в пустыне, — но вблизи взрыв даже небольшого количества газа походил на взрыв бомбы.

— Береги глаза! — крикнула я, прижимаясь к стене.

Послышался глухой хлопок — это началась реакция с кислородом. Голубое пламя на несколько секунд вспыхнуло словно разряд молнии и тут же угасло, оставив после себя запах горелой бумаги.

Козодой страшно закричал. Его голос уже не звучал колокольчиком — это был голодный, нутряной рев.

Кэл рывком поставил меня на ноги и дернул за собой.

— Бежим!

Цепляясь за его костлявую ладонь, я позволила себя утащить. Ноги отказывались мне повиноваться, колени не сгибались, но каким-то чудом я все-таки бежала.

Только однажды я посмотрела назад. В свете последних, догорающих огоньков эфира, носившихся в воздухе, я увидела корчившегося на земле козодоя — кожа сходила с него целыми полосами. Больше оглядываться у меня желания не возникло. Я догнала Кэла, и мы припустили к Академии.

Мы добрались до начала Данвич-лейн и свернули на Шторм-авеню, прежде чем я ощутила, что меня все еще трясет. До ворот Академии оставалось совсем немного, но я бессильно привалилась к фонарному столбу.

Кэл обеспокоенно наклонился ко мне.

— Аойфе, ты ранена? — Он зашарил в сумке. — У меня тут где-то аптечка… я сегодня ходил на лабораторную по регулировке клапанов.

— Я… мне… — Обхватив себя руками, я все не могла согреться, хотя на мне была плотная шерстяная куртка, а под ней — форменный джемпер. Словно сама смерть коснулась моей щеки, пронизав до костей ледяным холодом, — хотя, по учению рационалистов, никакой смерти не существует. Есть лишь конец, завершающая предложение точка, и дальше — чистый лист.

— Давай просто зайдем внутрь, — выговорила наконец я, не в силах вынести заботливый взгляд Кэла.

Он всегда слишком переживал по поводу и без и за те два года, что я его знала, не изменился ни на йоту.

— Ладно, пойдем. — Кэл подставил локоть, и я с благодарностью оперлась на него, чтобы скрыть дрожь в коленях.

Никогда прежде я не видела вирусотварь так близко. Сумасшедшие вроде моей матери, которых болезнь затронула лишь слегка, одно дело, но полностью мутировавшее существо, утратившее человеческий облик и сознание, превратившееся в нелюдь, в жуткого козодоя, — это совсем другое. Его запах до сих пор преследовал меня, словно я никак не могла очнуться от кошмарного сна.

Ворота Академии возникли перед нами из низко стелившегося тумана, наползавшего с реки, и мы прошли под символом Мастера-Всеустроителя — линейкой и зубчатым колесом. Символ присутствовал повсюду: смотрел на нас с каменных стен наших комнат, со значков на форме, со сводчатого портала рационалистской часовни на краю школьной территории. Эта эмблема разума, охранительный знак против некровируса и еретиков, объединяла всех здравомыслящих граждан Лавкрафта, следовавших догматам логики.

Бросив взгляд на все еще светившиеся окна столовой, Кэл вздохнул:

— Вряд ли получится сделать вид, что мы просто опоздали.