так как это был понедельник пасхальной недели, таможня была закрыта. Во вторник у нас бы уже не хватило времени это сделать. И вот нашелся чиновник, который пожалел нас и отыскал способ обойтись без полагавшихся при этом формальностей. Благодаря ему я смог получить свой багаж.

В последнюю минуту нас привозят на двух автомобилях вместе со всеми нашими вещами на другой вокзал, откуда готовится отойти поезд, доставляющий в Пойак пассажиров, которые потом должны будут следовать морским путем в Конго. Невозможно описать то чувство, с которым мы после всех волнений и расплатившись с носильщиками опустились наконец на свои места в вагоне.

Звук трубы. Отбывающие в Африку, как и мы, солдаты колониальной армии располагаются в вагоне. Выезжаем из города. Голубое небо. Теплый ветерок. Вода. Заросли цветущего дрока. На лугах пасутся коровы. Спустя полтора часа поезд останавливается среди тюков, ящиков и бочек. Мы на набережной, в десяти шагах от парохода, который мерно покачивается на мутных волнах Жиронды. Называется он «Европа». Все торопятся, кричат, знаками зазывают носильщиков. Каждому пассажиру приходится проталкиваться вперед, самого его толкают со всех сторон до тех пор, пока он не поднимется по узеньким сходням на пароход, не назовет свое имя и не узнает номер каюты, куда ему теперь надлежит водвориться по меньшей мере недели на три. Наша — просторна, расположена на носу и, к счастью, далеко от машинного отделения.

Едва успеваем вымыть руки, как раздается звонок: зовут на обед. За столом с нами несколько офицеров, судовой врач, военный врач, две дамы — жены колониальных служащих, которые ездили в Европу, чтобы поправить здоровье, а теперь возвращаются к своим мужьям. Очень скоро мы узнаем, что все наши сотрапезники уже были раньше кто в Африке, кто в других колониях. Чувствуем себя новичками и домоседами. Вспоминаются куры, которых моя мать[16] каждый год прикупала к своим у птичника-итальянца: в первые дни они выделялись из числа остальных своим запуганным видом. В лицах наших спутников поражает выражение энергии и решимости.

Пароход наш должен еще принять много груза, и поэтому отправляется он только на следующий день после полудня. Медленно движемся мы вниз по Жиронде под хмурым небом. С наступлением темноты поднимаются большие волны, это означает, что мы уже в океане. К девяти часам исчезают сверкающие на горизонте огни.

О Бискайском заливе пассажиры рассказывают друг другу множество страшных вещей. «Скорей бы уж его проехать», — слышится за каждым столом. Коварство его нам пришлось испытать на себе. На второй день пути разразилась буря. Судно подавалось то вперед, то назад, словно детская лошадка-качалка, и с явным удовольствием перекатывалось то на правый, то на левый борт. Пароходы, идущие в Конго, в большей степени подвержены качке, нежели остальные океанские суда. Для того чтобы они могли во всякое время года подняться по течению Конго до Матади, несмотря на их большую величину, строить их приходится совершенно плоскодонными.

Будучи на море новичком, я позабыл как следует закрепить оба чемодана в каюте веревками, и ночью они начинают гоняться друг за другом. Две большие картонки со шляпами также принимают участие в этой игре, не подумав о том, как им это дорого обойдется. Когда же я стал пытаться поймать чемоданы, то они едва не раздавили мне ногу, зажатую между ними и стеною каюты. Тогда я предоставил их собственной судьбе и довольствовался тем, что мог удержаться на своей койке и высчитать, сколько секунд проходит между каждым броском вздымающей судно волны и каждым наскоком наших вещей друг на друга. Кончилось тем, что к грохоту, доносившемуся из всех кают, присоединилось дребезжание посуды, пришедшей в движение в кают-компании и на кухне. Утром стюард научил меня, как следует по всем правилам укреплять чемоданы в каюте.

Буря продолжалась три дня и за это время не утихала ни на минуту. О том, чтобы стоять или сидеть в каюте или кают-компании, не могло быть и речи. Вас бросало из угла в угол, и немало пассажиров получили серьезные ушибы. В воскресенье нам подавали только холодные блюда: поварам никак не удавалось растопить плиту. Только когда мы были уже возле Тенерифе,[17] буря наконец улеглась.

Я очень радовался при мысли, что увижу этот остров, о красоте которого так много говорят. Но я проспал его и проснулся лишь тогда, когда пароход наш вошел в гавань. Едва только мы бросили якорь, как оказались с обеих сторон окруженными бункерами, из которых вытаскивали мешки с углем, а вслед за тем высыпали этот уголь через широкие люки в трюм.

* * *

Санта-Крус-Де-Тенерифе расположен на возвышенности, которая довольно круто спускается к морю. С виду это совершенно испанский город. Земля на острове тщательно обрабатывается, и он снабжает, картофелем все Западное побережье Африки, а весенним картофелем, ранними сортами овощей и сладкими бананами — Европу.

Около трех часов мы снялись с якоря. Я стоял на носу и наблюдал, как он медленно отрывается от дна и поднимается в совершенно прозрачной воде. С восхищением разглядывал я голубоватую птичку, грациозно порхавшую над поверхностью. Один из матросов сказал мне, что это летающая рыба.

По мере того как мы удалялись от берега на юг, над островом постепенно поднималась покрытая снегом вершина самой высокой горы, не видной из гавани; потом она скрылась в тумане, меж тем как мы отплывали все дальше на мерно вздымавшихся волнах и с восторгом взирали на чарующую голубизну моря.

Только теперь, на этих широтах, пассажиры начинают знакомиться друг с другом. По большей части это офицеры, военные врачи и служащие Колониального управления. Поразительно, что среди пассажиров так мало купцов.

Служащим этим обычно указывают только пункт, где им надлежит высадиться на сушу. И только там, на месте, им объявляют, куда именно они назначены.

Ближе всего мы знакомимся с одним лейтенантом и правительственным чиновником. Последний едет в Среднее Конго, и ему пришлось на два года расстаться с женой и детьми. Лейтенант находится в таком же положении и, по-видимому, должен будет следовать в Абеше.[18] Он побывал уже в Тонкине, на Мадагаскаре, в Сенегале, на Нигере и на Конго и интересуется всеми сторонами колониальной жизни. Он высказывает резкие суждения о мусульманстве, которое распространяется среди негров. Он видит в этом большую опасность для всего будущего Африки.

— Негр, ставший мусульманином, — говорит он, — уже ни на что не годен. Вы можете строить для него железные дороги, выкапывать каналы, тратить сотни тысяч на орошение