Порешив таким образом, мингер Путс поспешил к больной. Придя к ней, они нашли бедную женщину на руках двух ее соседок, смачивавших ей виски уксусом, чтобы привести в чувство. К больной уже вернулось сознание, но она не могла еще говорить. Путс приказал немедленно перевести ее наверх и уложить в постель и, дав ей принять какое-то средство, поспешил с Филиппом за необходимыми лекарствами.

– Вы, вернувшись, сейчас же дадите принять это вашей матушке, – проговорил он, вручая Филиппу баночку с лекарством, – а я отправлюсь теперь к ребенку бургомистра и после того снова вернусь к вам.

– Смотрите не обманите меня! – сказал Филипп, сопровождая свои слова угрожающим взглядом.

– Нет, нет, мингер Филипп, я бы не поверил вашему дядюшке, но вам я безусловно верю; вы обещали мне заплатить, и я знаю, что вы всегда держите свое слово. Через час я буду у вашей матушки, а вам надо теперь спешить к ней!

Филипп бегом направился к своему дому; после того как больная приняла лекарство, кровотечение совершенно прекратилось. Через полчаса она могла уже, хотя и слабым, чуть слышным шепотом, высказать свои желания сыну. Когда маленький доктор вернулся, он тщательно осмотрел свою пациентку, затем сошел вместе с ее сыном вниз в кухню.

– Мингер Филипп, – сказал он, – видит Бог, что я сделал для вашей матушки все, что мог, но должен сказать, что едва ли можно надеяться, что она когда-нибудь встанет на ноги. Она может прожить день, два, не больше… но я в этом не виноват, мингер Филипп! – добавил он униженным тоном, как бы опасаясь чего-то.

– Ну, что же, видно, такова воля Божия! – мрачно промолвил юноша.

– И вы заплатите мне, не правда ли, мингер Вандердеккен? – продолжал доктор, выждав минутку.

– Да, да, заплачу! – громовым голосом крикнул Филипп, как бы вдруг очнувшись от раздумья.

Немного погодя Путс продолжал:

– Приходить мне к вам завтра, мингер Вандердеккен? Имейте в виду, что это будет стоить вам еще один гильдер, хотя, в сущности, бесполезно тратить деньги и время – больше ничего сделать нельзя.

– Придите завтра, приходите хоть каждый час, если хотите, насчитывайте, сколько хотите, я все заплачу, можете быть спокойны! – сказал Филипп, презрительно кривя рот.

– Это, конечно, как вам будет угодно; ведь, как только она умрет, дом и вся движимость будут ваши, и вы, конечно, продадите все это. Да, да, я приду! У вас будет достаточно денег, чтобы заплатить мне и за несколько визитов! И позвольте вам сказать, мингер Филипп, если вы будете сдавать этот дом, то я желал бы, чтобы вы предложили его мне.

В этот момент Филипп вдруг занес руку, точно собираясь схватить и раздавить маленького Путса, который благоразумно поспешил отскочить в угол.

– Я хотел сказать, что лишь после похорон вашей матушки, – заискивающим, виноватым тоном поспешил исправиться мингер Путс.

– Уходите, жалкий вы человек, уходите отсюда! – воскликнул Филипп, закрывая лицо обеими руками и опускаясь на залитую кровью кушетку.

Немного спустя Филипп Вандердеккен вернулся к постели больной, которую он застал значительно оправившейся. Соседки, у которых было довольно и своего дела, оставили теперь мать на попечение сына и возвратились к себе. Истощенная страшной потерей крови, бедная женщина дремала в течение нескольких часов, не выпуская из своих рук руки сына, который в мрачном раздумье прислушивался к ее сонному дыханию.

Было около часа ночи, когда больная наконец проснулась. Теперь к ней вернулся голос, и она заговорила с сыном:

– Дорогой мой, неукротимый мальчик, теперь я сама сожалею, что так долго удерживала тебя здесь, как в тюрьме!

– Не ты, матушка, а мое собственное желание удерживало меня здесь, подле тебя. И теперь я не отойду, пока ты снова не будешь на ногах и совершенно здорова!

– Этого, Филипп, никогда не будет. Я чувствую, что пришла моя смерть; и если бы не ты, дитя мое, с какою радостью покинула бы я эту жизнь! Я уже давно умирала, Филипп, и давно, давно молила Бога о смерти.

– А почему так, матушка? – спросил Филипп. – Кажется, я делал все, чтобы не огорчать тебя!

– Да, ты был добрым сыном, дитя мое, и пусть Господь благословит тебя за это. Не раз я видела, как ты сдерживал свой буйный, неукротимый нрав и справедливый гнев в угоду мне. Было время, когда даже голод не заставил тебя выйти из повиновения твоей матери. А между тем ты должен был думать тогда, что я или помешанная, или неразумная, что так упорно стою на одном и при этом не объясняю никаких причин. Но погоди немного, я сейчас буду продолжать… сию минуту. – Она повернула голову на подушке и в течение нескольких минут молчала, потом, как бы собравшись с силами, продолжала: – Я сама думаю, что временами я была безумной. Не правда ли, Филипп? Но знает Бог, что я носила в душе своей тайну, которая могла свести с ума каждую женщину. Это тайна тяготела надо мной день и ночь; она удручала меня, туманила мой рассудок и теперь наконец, благодарение Богу, одолела и изнурила это бренное тело. Окончательный удар нанесен, я это чувствую, и теперь мне остается только сказать тебе все… И все же я не хотела бы тебе говорить об этом, ведь эта тайна удручит и твою душу, как она столько лет томила и удручала мою.

– Матушка, – вымолвил Филипп, – умоляю тебя, не скрывай от меня долее этой ужасной тайны, которая столько времени убивала тебя! Будь замешано в ней само небо или сам ад, я ничего не побоюсь: небо не погубить меня, а с сатаной я справлюсь!

– Я знаю, сын мой, что ты смел, отважен и силен духом, и если кому-либо под силу нести это бремя, то только тебе, Филипп. Для меня – увы! – оно оказалось слишком непосильным, и теперь я вижу, что мой долг сказать тебе все.

Некоторое время больная молчала, как бы сосредоточивая свои мысли на том, что она собиралась сообщить сыну; крупные, молчаливые слезы сбегали у нее по щекам; наконец она собралась с духом и как будто несколько приободрилась.

– Я буду говорить тебе о твоем отце, Филипп, – начала она, – люди думают, что он погиб в море…

– А разве он не погиб? – спросил Филипп удивленно.

– Нет…

– Но ведь он давно уже умер, не правда ли, матушка?

– Нет… то есть да, и все же нет! – ответила растерявшаяся женщина, закрыв лицо руками.

Она бредит, подумал про себя Филипп, но тем не менее продолжал расспрашивать:

– В таком случае где он, матушка, где мой отец?

При этом вопросе больная подняла голову и, содрогнувшись всем телом, отчетливо и ясно произнесла:

– Он заживо осужден Судом Божиим! Страшное проклятие лежит на нем, сын мой!

И несчастная женщина с воплем откинулась на подушки, закрывая лицо простыней, словно хотела укрыться от своих собственных воспоминаний. Филипп же был до того смущен и поражен услышанным, что не мог выговорить ни слова. Несколько минут длилось тягостное молчание. Наконец, не будучи в состоянии выносить долее эту мучительную неизвестность, юноша едва слышно прошептал: