Он хотел опять быть с ней. Теперь все вернулось?

– Хочешь убедить меня в том, что тебе уже не интересно заглядывать девчонкам в декольте и провожать взглядом хорошенькие фигурки? – неожиданно усмехнулась она. – В Москве есть на что посмотреть.

– Нет, в голубого я не перекрасился. Хотя с некоторыми это случается на зоне… А где ты пропадала?

– Тебе было просто не до меня. Даже с Аркадием Михалычем редко общался. Знаю, что о последних двух месяцах на воле хочешь забыть, поэтому не будем их касаться. И даже той вдовушки, у которой заночевал по дороге, да так и остался на неделю.

– Ты подслушивала чьи-то сплетни? – попробовал пошутить бывший зэк.

– Нет. Она ходила в салон к ведьмочке и хотела тебя приворожить. Денег дала немеряно.

– Слушай, а ты раньше так не говорила.

– С кем поведешься…

– Извини. Я очень рад тебя слышать. Поэтому несу всякую чушь. У блатных так принято. За базаром скрывать суть. Иногда серьезные терки со стороны выглядят нелепо.

Голос не ответил, словно не расслышал последней фразы.

– Я хочу забыть зону, – искренне сказал бывший зэк. – Вычеркнуть все из памяти. Начать все заново. Понимаешь?

Она не отвечала, словно решалась на что-то. Потом неожиданно спросила:

– И меня забыть хочешь?

– Нет-нет! – вскрикнул Арик во весь голос и рывком сел в кровати. – Я неверно выразился. Прости, пожалуйста…

Но продолжения разговора не последовало. Как он ни напрягал воображение, ни задавал вопросы в пустоту, голос больше не звучал в его сознании. На душе стало так погано, что мужчина заспешил к холодильнику, где стояла непочатая бутылка «Смирновской». Отыскав засохший сыр и скукоженные огурцы, он примостился за столиком на кухне и в одиночестве выпил водку.

Стало еще хуже, когда вспомнились слова одного опытного сокамерника. Матерый рецидивист говорил именно об этом. У всех, кто вырывается из зоны, проявляется странный синдром. Опьянение свободой быстро проходит, и появляется страх, как жить дальше. Мир изменился за то время, что ты мотал срок, и, главное, ты никому там, на воле, не нужен. Даже последний вертухай не заглянет к тебе вечером и не прикрикнет, что пора спать. Человек – стадное животное, и в зоне все живут тесно. Часто ненавидят друг друга и бьются в кровь, страдают от несвободы и от постоянного присутствия чуждых людей. Но. Все время бок о бок, в тесной камере. И днем, и ночью. Возвращаясь на свободу, зэк теряется. Он забыл, как нужно тут жить, когда тебя никто не замечает, когда тебя просто нет в этом свободном мире. Никто даже не узнает, что ты умер.

Арик проснулся от жажды посредине ночи. От выпитой накануне водки он забылся до вечера, и теперь просто заставил себя подняться. Было тяжело.

– Парламент ждет! – попытался он сам себя взбодрить.

Прихватив «Парламент» и пару бутылок пива, бывший зэк расположился в старом кресле на балконе. Внизу был двор, окруженный с трех сторон многоэтажками, там галдела детвора и пофыркивали машины. Эти звуки городской жизни были приятны. Солнце зависло над крышей противоположного дома, ослепляя яркими лучами. Он прикрыл глаза и, как в детстве, посмотрел на светило сквозь веки. Мир заполнился теплым красным цветом. На ощупь откупорив бутылку, Арик сделал несколько больших глотков. Сразу стало легче. «Парламент» довершил начатое. Солнечный свет теплыми лучами проникал сквозь закрытые веки прямо в мозг. Там стало жарко, и боль отпустила.

Так он поступал в детстве, когда, нанырявшись до одури, ложился животом на раскаленные прибрежные камни. В голове гудело от глубоких погружений, и соленая морская вода медленно капала из носа и ушей. Нужно было вот так прожариться на солнце минут десять, поворачивая то одно ухо к камням, то другое. На глубине вода под большим давлением проникала куда-то внутрь, и нужно было от нее освободиться. Прыгать на одной ноге, вытряхивая водные пробки из ушей бесполезно, они еще глубже уйдут. Нужно спокойно полежать, распариться и подождать. Холодные струйки сами соскользнут на горячие камни. Потом перевернуться на спину, подставляя солнцу лицо. На глубине вода холодная даже в августе, поэтому продрогшее тело с жадностью впитывает летнюю жару. Красный цвет раскаленного солнца через закрытые веки проникает прямо в мозг. Шум в голове исчезает, и блаженная тишина успокаивает все тело.

– Парламент ждет речи, – слышит он голос Аркадия Михалыча, подбадривающего к выступлению, и начинает свой спич.

– Ваше Величество, Ваша светлость, милорды, дамы и господа! Волею Господа нашего Иисуса Христа, даровавшего мне право унаследовать титул пэра, и благодаря милости ее Величества и уважаемого спикера, предоставившего мне слово, позвольте заметить…

Тут Аркан обычно делал паузу, обводя многозначительным взглядом аудиторию в зоне. Электорат, не возражавший против такого самовольного присвоения громких титулов и званий, да и самой возможности повыступать перед братвой, ждал развлечений. Важно поправляя мнимую мантию и кружева, зэк вставал с места и обращался к соседу.

– Милорд, я оставлю на кресле свою шляпу. Так уж потрудитесь проследить, чтобы ее не сперли.

Четыре года эта дежурная шутка вызывала восторг у слушателей. Наряду с известными политиками и актерами, Аркану дозволялось изображать некоторых офицеров из охраны и вертухаев в роли членов низшей палаты парламента. Впрочем, он быстро лишал их слова за непарламентские выражения. Образ Жирика всегда получался ярким и узнаваемым. Пламенный оратор обычно боролся за права зэков, обличая администрацию тюрьмы за многочисленные нарушения. Особенно на кухне. Образ Шандыбина, в котором сразу узнавался хозяин, иногда стоил Аркану карцера, но поднимал авторитет среди братвы. Обращение к милорду Кривому с просьбой тщательнее следить за дележом пайки всегда встречалось овациями. Правда, поначалу приходилось успокаивать Кривого ударом в печень, но однажды это право было пожаловано ему авторитетом из соседней камеры навечно. На все двенадцать лет, которые определил суд, но зэк самовольно урезал их до четырех.

– Парламент подождет, а мы покурим, – вспомнил на автомате дежурную шутку Аркан.

Дело в том, что в зоне его объяснения некоторых особенностей парламентского этикета Объединенного Королевства вызывали бурную реакцию. Например, то, что курить в помещениях парламента джентльменам запрещалось, и у дверей им специально раздавался только нюхательный табак, всякий раз приводило к перекуру в хате. Забитые и затравленные зэки охотно воображали из себя пэров Англии и затягивались дешевыми сигаретами. Парадокс человеческой психики.

Но Аркану вдруг стало мучительно совестно. Не уничтоженная зоной личность устыдилась своей поспешной забывчивости. Четыре года клокотавшая в душе жажда мести осталась там, на зоне. Он приказал себе забыть все, что связано с тюрягой, и вместе с унижением, страхом, болью и одиночеством бывший зэк избавился оттого «ядерного реактора», что подпитывал его душу в борьбе со всем злом.