Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Таня! — рычит он мне вслед, а я только вскидываю руку с поднятым средним пальцем и еще сильнее припускаю в сторону лифтов.
— Иди ты к черту! — шиплю я и на ходу ловлю спустившийся с ноги чулок.
Визуализация
Таня Сажина
Марк Хан
Нина Ковалева
Глава 2. О том, как я потеряла стыд…
Таня
— Тань! Танюха! Татьяна Юрьевна, черт тебя раздери! — вырывает меня из сна голос моей закадычной подруги.
— А-а? — вздрагиваю всем телом и разлепляю я глаза, осоловело смотря по сторонам и решительно не понимая, что происходит.
— Бэ! — рычит Ковалева.
— Ты на кой, спрашивается, разбудила меня, женщина? Мы что, горим? — бухчу я, переворачивая подушку прохладной стороной, а потом снова заваливаюсь на нее и блаженно выдыхаю.
Так по кайфу! Прохладно…
Ведь тело странно ломит, и вообще в комнате что-то неприлично жарковато.
— Вот так значит? Я ее тут от кошмаров спасла, а она морду воротит, неблагодарная…
— Кошмаров? — приоткрыла я один глаз.
— Кошмаров!
— Какая содержательная беседа у нас с тобой выходит с утра пораньше, но давай перенесем ее на более позднее время, — снова пытаюсь ухватить дрему за хвост.
— Кошмаров, Тань, — бухтит Нинка, и я прямо вижу, как она обиженно надула губы.
Снова открываю глаза, и точно — сидит, словно надутый ребенок, хорохорится.
— Ну че там? — сдаюсь я и переворачиваюсь на спину.
— Че, че… Стонала, будто тебя режут, и все повторяла как заведенная: «Марк, не надо. Марк, отпусти…».
Ля, какие веселые истории!
Внутренности моментально обварило кипятком да так неожиданно и сильно, что пришлось судорожно стиснуть бедра. А потом медленно прикрыть глаза и беспечно улыбнуться подруге, чтобы не выдать себя с головой. Чтобы она не увидела в моих бесстыжих глазах даже намека на то, что я позволила вчера с собой сделать.
— Вот же мерзость какая! Даже во сне мне покоя не дает, гадкий тарантул! — пожала плечами и показательно вздохнула.
— Что он тебя там пытал, Тань?
— Где? — ужаснулась я.
— В кошмаре твоем, ну!
— А-а-а, ну да пытал, Нин, — кивнула я и снова откинулась на подушку, прижимая руку к неистово колотящемуся сердцу.
И в этот самый момент картинки сновидений, словно яркие грани калейдоскопа, завертелись в моем сознании. Зачем мои замшелые мозги решили все это прокрутить во снах еще раз — черт его знает! Но, Боже, да, это случилось! Снова. Как наяву.
Я. Он. Чертов стол…
Так, стоп!
— И как пытал? — никак не могла угомониться подруга, а с ней и услужливые воспоминания усиленно бомбардировали мои мозги.
Поцелуи. Прикосновения. Толчки.
— Лишил премии на полгода, Нинусь, — проскрипела я и накрылась подушкой с головой.
— Извращенец! — зарычала подруга, а я ухмыльнулась, искренне соглашаясь с такой формулировкой.
Ковалева еще что-то бухтела и вздыхала, затем встала и потопала в душ, а после на кухню, чтобы сварить себе кофе позабористее. А я только слушала ее возню и снова медленно погружалась в сон. Почти растворилась в его теплых, обволакивающих объятиях, а потом мое сознание прострелила ужасная, просто отвратительная мысль: сегодня суббота, а это значит, что уже послезавтра я должна буду прийти на работу в офис, где будет и Он тоже.
Прийти и взглянуть ему в глаза!
И тут же протестующий стон сорвался с моих уст. А потом и еще один вперемешку с рычанием.
Да за что, блин, мне это все? За что?
— Ты что тут опять стонешь, горемычная? — ворчит Нинка, и я чувствую, как под ее весом прогибается скрипучий диван.
— Ну что за утро? Уже постонать не дают спокойно человеку, — бухчу ей в ответ и выныриваю из-под подушки.
— Утро начинается не с кофе? — протягивает она мне кружку с ароматным напитком, все как я люблю: черный и без сахара.
— Не с кофе, — согласно тяну я и делаю большой глоток, жмурясь от удовольствия, — спасибо!
— Пять рублей, — лохматит мне волосы Нинка и встает на ноги, — слушай, мне тут из салона написали, один мой мастер заболел. Ты как, не обидишься, если я скажу тебе, что через два часа должна выйти на замену? Лето, отпуска, мне некого больше выдернуть.
— Не обижусь, — пожимаю плечами, — но с одним условием, Нин.
— Ась? — подняла на меня свои глаза подруга.
— Выброси уже этот диван! Мне двадцать два, но после ночевок у тебя я целый день чувствую себя старой вешалкой. И, вообще, ремонт бы тебе тут не помешал, а на его время ты и у меня пожить можешь.
— Нет, — решительно рубанула воздух Ковалева, — это память о Степе. Мы в этой квартире когда-то все сами делали, а потом ее обставляли. Понимаешь?
— Понимаю, Нин. Только Степы твоего уже семь лет как нет в живых. Пора бы уже…
— Да, Тань, — перебила меня подруга, — тебе пора домой, да и у меня дела.
Обиделась. Впрочем, как и всегда при воспоминании о ее покойном супруге. Но я предпочла забить на это, а уже спустя час входила в свою маленькую студию, что снимала вот уже три года в спальном районе столицы.
Это были тридцать два квадратных метра моей личной крепости. Неприкосновенный бастион, куда я допускала только избранных. Здесь, за железной дверью, я переживала свои взлеты и падения, вот и теперь прошла и уселась на диван, тупо оглядывая пространство.
И совершенно не понимала, что мне делать дальше.
Изводила себя весь день страшно. На нервяке перемыла квартиру, перегладила все постельное белье, перестирала шторы, разложила в шкафу все вещи по цветам и даже окна надраила до идеального блеска. Умаялась как проклятая, а от навязчивых мыслей в своей голове так и не избавилась. Нет-нет, да замирала каменным изваянием и снова пропускала через себя бурю воспоминаний, а потом летела на кухню и жадно хапала ледяную воду.
Потому что стыдно. Потому что недопустимо. Потому что нельзя!
Но понедельник, как бы я того не хотела, все-таки наступил, и я, дерганная и с искусанными губами, хоть и с опозданием, но появилась в офисе. Все оглядывалась по сторонам, короткими перебежками добралась до лифта, а на своем этаже словно мышка прошмыгнула за рабочий стол в огромном опенспейсе. И — в компьютер, чтобы ничего не видеть и не слышать. Хотя, каюсь, прислушивалась к каждому звуку и шороху, боясь увидеть Хана и его стальной взгляд, устремленный