Со своей стороны, мы бы хотели получить какие-нибудь гарантии. Пришлите вашего посыльного завтра в то же время или дайте нам знать другим способом, что наше предложение вас устраивает».

Распечатанную на принтере бумажку Бабенко сложил несколько раз и запихнул в конверт, затем, не говоря ни слова, подошел к столу и выдавил из тюбика розовый клей на белоснежную поверхность.

– Вот, – протянул он запечатанное письмо.

Паренек по взгляду Бабенко понял, что на этом его миссия окончена, встал, поклонился и вышел вон.

– И ты даже не будешь за ним следить? – удивился Карабанов, когда посыльный удалился.

– Зачем? Так мы только спугнем клиента. А этот паренек действительно всего лишь пешка. С ним связываются по телефону или через Интернет.

– Но для нас вернуть пешку и есть самое главное!

– Вот это и предлагает противник. Вернуть пешку, но проиграть позицию и партию. Ну, Петр Анатольевич, ты же как-никак сдавал на кандидатский минимум по шахматам, – пристыдил Карабанова Бабенко. – Для тебя что важнее? Вернуть пешку и потерять лицо или выиграть всю партию целиком?

– Но как говорил Франсуа Луидор: «Пешки – душа шахматной партии».

– Мы же не в «пешки» играем, – улыбнулся Бабенко. – В любом случае наш противник любит остро атакующую комбинационную игру, и нам пока ничего не остается, как лавировать и тянуть время, ожидая, когда его атакующая игра рассыплется, или того момента, когда мы сможем организовать удачную контригру. И поэтому мы вынуждены защищаться и тянуть время.

– А вдруг они испугаются нашего маневра и залягут на дно?

– Не испугаются! Те, кто так авантюрно и нагло играет в атаке, не любят защищаться и долго сидеть в засаде. Уверяю, они не переходят от атаки к защите, не исчерпав все атакующие варианты. Пока, к сожалению, защищаться вынуждены мы. Кстати, ты не предполагаешь, зачем им понадобилось узнать, кто купил эти шахматы?

– Ума не приложу, – развел руками Карабанов. – Насколько я помню, то был довольно простенький наборчик шахмат и нард. Фигуры представляют собой обычные европейские и азиатские армии. Сделаны они довольно топорно. Правда, из редкой породы янтаря, но никакой филиграни.

– Вот видишь, хоть что-то ты еще помнишь.

– Ну, уж свой товар я хорошо знаю. А вот покупателя не помню. Слишком не запоминающееся у него лицо. Хотя мы и выдаем каждому дисконтную карточку покупателя и для этого просим указать минимальные анкетные данные. Но сам понимаешь – данные могут быть ложными, и их еще надо поднять.

– Отлично. Давай-ка, пока анкету поднимают, мы с тобой, Павел Анатольевич, выпьем еще черного кофейку и подготовим план дальнейших действий.

– Вот так тупо сидеть и ждать! – попросив секретаршу сделать кофе, нервно заходил по кабинету Петр Анатольевич. – У меня нет на это времени.

– Сидеть в защите, Петр Анатольевич, – это не значит тупо ждать, что сделает противник. Мы должны быть готовы ко всем возможным вариантам развития партии.

Вышел от Карабанова Федор Сергеевич в приподнятом настроении. «Все-таки, – думал он, – как великолепно шахматы могут расцвечивать жизнь, развивать фантазию и поднимать тонус, хотя сами черные и белые фигуры ограничены полем в шестьдесят четыре черно-белые клетки».

«Удивительно красивая, глубокая и оригинальная игра», – проходил он мимо витрин с белоснежно-хлопковыми сорочками и шелковыми галстуками, мимо подарочных наборов чая, кофе, табака и шоколада в золотистых упаковках. Мимо тростей с серебряными набалдашниками и трубок с янтарными мундштуками, – все вокруг сразу засверкало новыми красками и смыслами.

Час назад он просто хотел бесславно покинуть поле боя, но вдруг на авансцене кабинета П. А. Карабанова появился прыщавый подросток и бросил ему в лицо шахматную перчатку.

И тут уже, поставленный в ситуацию цейтнота и почувствовавший азарт борьбы и щемящее чувство начала шахматного сражения, Бабенко увлекся так, что забыл про все остальное на свете.

Вернувшись домой, Бабенко еще долго думал о шахматной задачке-шестиходовке и не мог уснуть. В голову лезли разные мысли. Он ворочался, искал удобную позу на поле кровати, поджимал конем ноги, сдвигал по диагонали одеяло. Периодически взбивал подушку, придавая ей форму то слона, то ладьи, а то и короны ферзя, в надежде, что она принесет ему шахматную славу, а конь унесет в мир сновидений.

– Что за дерьмо?!

Не успел наступить очередной понедельник года Белого Тигра, как я одной ногой уже вляпался в собачье дерьмо, а другой вступил в кровь – может быть, тоже собачью. Когда изо всех сил несешься к вышедшему из театра клиенту, сжимая под мышками дышла, не особенно смотришь себе под ноги. Главная забота – чтобы клиент предпочел именно твою кибитку старомодному кебу и новомодному авто. Да и потом, некогда думать о своих ногах. Сначала надо опередить конкурентов, а потом договориться о цене, усадить поудобнее, накрыть шерстяным пледом в клеточку. И все с лучезарной улыбкой в тридцать два, или сколько их там осталось, карата-зуба и под косые, в тридцать две соринки, взгляды других, менее расторопных рикш. Фары встречных авто, как прожектора, рассыпают блики на шахматном пледе. Всё – игра началась.

– Куда вам, мистер? А, на вокзал?! Но сначала заскочить на пару минут домой за документами и сумкой? Как скажете, мистер! Хозяин барин! Кто платит, тот и заказывает музыку!

Вперед, вперед – волка ноги кормят! Сердце, бешеное, как зверь, рвет своей алчностью на куски окружающую реальность. Главное в нашем деле – быть мобильным, постоянно двигаться. Недаром же наша кличка у таксистов – «мобильные». Есть автомобильные, веломобильные, а мы просто мобильные.

Это потом я, будто не волейбольный, а валидольный, буду не спеша тащиться домой через весь город. Или, оставив свой драндулет на стоянке, философствуя и меланхольничая, буду стоять, опустив голову и тяжело дыша, как загнанная лошадь… мечтая – сейчас бы сюда ведро-другое воды…

А пока я мчусь во весь галоп, подгоняемый алчным сердцем, про ноги и вовсе следует забыть. Кручу что есть силы, молочу, отталкиваясь от асфальта, выкидывая голень вперед от бедра, стараясь приземлиться на пятки, чтобы ступни не свело судорогой. И здесь быстро должны крутиться не только четыре конечности, но и голова. Чем быстрее домчусь, тем меньше боли и досады. Обиды оттого, что опять не подсуетился и маловато грошей заработал.

В такие минуты телесного напряжения лучше вообще забыть о том, что ты человек, и представить себе, что ты лошадь. Лошадь Пржевальского. Мол, терпишь, не приживаясь к чужому месту, чужим повадкам. А сам так и остаешься в душе диким, потому что все тебе здесь чуждое. Нет гор и бурных, необузданных ручьев.