Почему же России не жилось в мире и достатке? Ведь главные стратегические цели были достигнуты еще при Петре: окно в Европу, новая столица, двуглавый орел. Казалось бы, живи да богатей, не влезая в разорительные европейские войны. Проблема все та же: петровский капитализм, по сути, не знал понятия «собственность». Царь указывал, где ставить заводы и как на них должно работать: «а кто будет делать юфти по-старому, тот будет сослан в каторгу и лишен всего имения». Запад разбогател как раз на освобождении предпринимательской инициативы, а пошла ли Россия благодаря Петру западным путем – большой вопрос.

Передовыми странами тогда считались Голландия и Англия, но Петр побоялся копировать их систему – с парламентом, вольными коммерсантами и гарантиями собственности. По словам декана экономического факультета МГУ Александра Аузана, петровские реформы похожи на реформы Кольбера во Франции только внешне: промышленность строилась у нас не на свободном труде, а на тех же крепостных. Купец не мог владеть крепостными, их попросту приписывали к заводу, закрепляли за зданием людей. Как следствие, экономика империи на полторы сотни лет осталась казенной, ее буржуазия полуживой, а власти городов несвободными – и это самым печальным образом отразилось на стране в 1917-м.

Наблюдатели на стыке XIX и XX веков отмечали, что у русских отсутствуют буржуазные добродетели – слово «буржуй» носило порицательный характер. На Западе в почете оказался человек, который организовал свое дело и обеспечивает соседям хлеб с маслом. Западные люди прикреплены к оседлым формам цивилизации, боятся бесконечности, как хаоса, и этим похожи на древних греков. А когда у человека ничего своего, кроме злости на господ, его до хаоса хлебом не корми.

Бердяев писал, что русский пафос был связан с анархизмом больше, чем с либерализмом. Умом не понять: как может анархист предпочитать царя демократии? Тем не менее классик анархизма Михаил Бакунин многократно повторял, что деспотизм наиболее силен, когда опирается на «мнимое представительство народа». Что он в свою очередь предлагал? Да очень просто: пожар бунта сметет старый мир и на его обломках сам по себе возникнет новый – справедливый и гармоничный, в котором предпринимателей будут расстреливать.

После гражданской войны крестьянство получило 150 млн гектаров господской земли на фоне лозунга партийного экономиста Николая Бухарина: «Обогащайтесь!». В целом НЭП справлялся с повышением благосостояния масс, хотя инвестиционный климат и был плохим. Но над страной нависла очередная мессианская идея: большевики грезили мировой революцией. Ленин, не стесняясь, рассматривал Россию как охапку сена, которая сгорит – ну и черт с ней! – зато мир вступит в рай коммунизма. И это находило отклик в головах населения, привыкшего, что страна определяет ход истории. Пропаганда привычно заливалась про внешних врагов: товарищи, мы в кольце, война неминуема. Хотя идти на СССР в штыки в послевоенной Европе было просто некому: Австро-Венгрия распалась, Германия – растоптана Версальским миром, а Франция и Англия под грузом астрономических долгов сокращали расходы на оборону. Когда в 1927 г. британцы разорвали с Союзом дипломатические отношения, у них практически не было сухопутных войск.

Дальнейшее многократно описано историками: переход от НЭПа к индустриализации учинили, чтобы нарастить выпуск вооружений. Кратчайший путь: ограбить деревню, продать урожай на внешних рынках и на выручку строить заводы. Хотя к 1930 г. 5,5 млн крестьянских хозяйств еще пахали сохой, партия установила нормы сдачи зерна, невиданные в истории аграрных обществ. Крестьян пытали, требуя выдать урожай чуть ли не до крошки. Экспорт зерна, в 1929 г. составлявший в 260 тыс. тонн, к 1931 г. увеличили почти в 20 раз – до 5,1 миллиона.. Энергичная продажа хлеба за кордон происходила на фоне жесточайшего голода в земледельческих районах: по разным оценкам, умерло от 6 до 16 млн человек. Примерно столько людей живет сегодня в Швеции и Финляндии, вместе взятых.

Казалось бы, такой опыт должен вытолкнуть Россию «из колеи» дурных повторений. Но даже в учебники попала мысль, будто в те суровые годы иначе было нельзя. Зато в школьной программе по сей день не встретить здравых объяснений, почему одни страны богаты, а другие бедны. От граждан разного возраста, интеллекта и достатка слышишь недоуменное: «Богатейшая страна, все есть, а живем как нищие!» Под «богатейшей страной» понимается лишь обеспеченность полезными ископаемыми вкупе с тяжелой промышленностью времен холодной войны. Важность общественных отношений настолько не учитывается, что взрослые образованные люди думают, будто «институты» – это только вузы. А национальная гордость мало связана с наличием и осуществлением в стране справедливых порядков. Зато граждане гордятся державой, которая и ракеты в космос запускает, и канадцев в хоккей дерет, и братской Кубе помогает.

К началу перестройки советский человек понимал в рецептах модернизации не больше славянофила Хомякова или анархиста Бакунина. В ларьках, челноках и бандитах он видел лишь развал великой империи, точно так же как народовольцы видели в наступлении капитализма только униженных, оскорбленных и «процентные души». А это верный признак того, что отказ от реформ вернет страну с недозрелым населением на новый виток дурных повторений.

А в это время даже бывшие сателлиты ушли вперед. К моменту распада Советского Союза средний поляк зарабатывал немногим больше среднего россиянина, а сегодня их доходы отличаются в 3 раза -5,2 тыс. и 15 тыс. долларов соответственно. Польские реформы называют «экономическим чудом»: экономика страны перешла к росту спустя полтора года после их старта. А в России подъем начался только после дефолта 1998 года. Как полагают многие наблюдатели, такова цена понимания населением хода реформ, его готовности потерпеть.

В Польше понимание тоже не упало с потолка. В 1981 г. в Гданьске заявил о себе профсоюз «Солидарность» во главе с электромонтером Лехом Валенсой, будущим президентом страны. Взгляды профсоюзных лидеров были левыми, а значит, антирыночными, и они вовсе не видели в Компартии врага. Наоборот, в «Солидарность» входили несколько членов ЦК и даже член польского политбюро. Кроме того, имелся «объединитель» в виде католической церкви во главе с Папой-поляком. Главное в том, что профсоюз принес «психологическую революцию», страна стала интересоваться дискуссиями об экономике, целое десятилетие превратилось в подготовку к переменам. В 1989 г. три генерала в знак протеста покинули заседание ЦК Компартии, и все поняли, что на штыках режиму не удержаться и без перемен не обойтись.

Польская «шокотерапия» премьера Лешека Бальцеровича – это примерно те же меры, что внедряло правительство Егора Гайдара в России начала 1990-х: свободные цены, открытые границы, приватизация госсобственности, жесткая монетарная политика, отмена большинства дотаций, на которые уходило 38 % бюджета. Теперь Бальцерович – общепризнанный герой и классик, а реформы Гайдара вызвали столько протестов, что президент Ельцин спустя год премьера сдал. Наиважнейший момент: поляки все понимали и были готовы потерпеть, а у Бальцеровича хватило воли все болезненное сделать сразу. И когда наконец накопились проклятия, экономика уже оттолкнулась от дна. Конечно, Польша – не Россия, где у миллионов разоренных бюджетников «психологической революцией» и не пахло. Гайдар пытался лавировать, тянул кота за хвост, подстраивался под группы интересов. И в итоге «сгорел», восстановив против себя почти всех. Великая вещь – готовность общества к переменам.