Почему-то эта находка захватила воображение людей. Совершенно не похожая на нас, «Люси», находясь в своем отдаленном первобытном прошлом, тем не менее чем-то была нам созвучна.

Как выяснилось, ее прошлое было не таким уж и отдаленным. Все сорок с чем-то лет после окончания нами университета представляли собой непрерывный шквал открытий и исследований. Я до сих пор живо интересуюсь всем этим и стараюсь, насколько могу, оставаться в курсе новостей. Возраст самого древнего общего предка, которого мы разделяем со всеми остальными видами, составляет около семи миллионов лет. С тех пор мы эволюционировали уже самостоятельно, поколение за поколением, в непрерывной борьбе. Сперва наша продолжительность жизни была короткой, как у животных, но постепенно она росла, дойдя до современного уровня, когда за время существования одного поколения считают период около 25 лет. Таким образом, арифметика здесь представляет собой, так сказать, движущуюся мишень, и какие-либо точные подсчеты затруднительны. Но можно с достаточной уверенностью предположить, что за время самостоятельной эволюции нашего вида сменилось 400 тысяч поколений.

Я представляю себе: вот стоит моя мать, за ней – моя бабушка, которая во многом на нее похожа, дальше – прабабушка, тоже не очень сильно от них отличающаяся… И далее бесконечный ряд из 399 997 других женщин, стоящих друг за другом, – каждая очень похожа на свою соседку спереди и сзади. Однако постепенно изменения накапливаются, уходя к маленькой обезьяноподобной фигурке в самом конце. «Люси» в этом ряду должна находиться примерно под номером 200 тысяч, если она, конечно, вообще относится к нашей ветви. (Есть мнение, что это не так.) Этот ряд, в целом и по отдельности, представляет собой поразительный, невероятный репродуктивный успех: каждая из этих 400 тысяч женщин выжила, успела родить дочь, и ее дочь тоже выжила и родила дочь. И эта последовательность продолжалась на протяжении миллионов лет – через ледниковый период, засухи, голод, эпидемии, пока в конце не появилась моя мать. На этом женская линия, длившаяся семь миллионов лет, внезапно прервалась: хотя моя мать выжила и родила четверых детей, все они оказались мальчиками. Ничего особенного. Так происходит сплошь и рядом. Но тем не менее думать об этом грустно: после 400 тысяч поколений внезапно не оказалось женщины, которая бы встала перед моей матерью, чтобы принять эстафету.

Эти семь миллионов лет прошли не очень-то весело. Они вовсе не были неудержимым триумфальным шествием к той точке, где мы находимся сейчас. По большей части мы находились в самом низу пищевой цепочки. Ранние останки древнего человека чаще всего находят в логовах гиен и других подобных местах, куда затаскивали альфа-хищники, чтобы расправиться. Мы были слабыми, медлительными, часто ослабленными из-за голода и ран. В целом мы никуда особо не двигались. А потом произошло нечто непредвиденное.

Вся эволюция основывается на случайных мутациях. Каждая из этих 400 тысяч женщин похожа на свою предшественницу и последовательницу, но они не являются копиями. Чаще всего мутации проявляются в виде незначительных, не слишком-то и важных, почти незаметных изменений, сменяющих друг друга. Некоторые мутации ослабляют вид – они быстро исчезают. Другие оказываются благоприятными – такие мутации широко распространяются и благодаря более перспективной генетике могут задержаться на сотни поколений. Некоторые крайне успешны, ввиду чего распространяются еще быстрее. Именно это, по-видимому, произошло с мутацией нашего мозга: внезапно он стал увеличиваться в размерах. Хотел бы я лично понаблюдать за ранними стадиями этого развития! Некоторые из наших предков, должно быть, вели себя как настоящие бандиты. Их генетическое развитие оказалось настолько ошеломляющим, что на протяжении какой-то секунды – с нашей отдаленной точки зрения – наш мозг, согласно археологическим свидетельствам, стал просто огромным.

На этот счет идет давний спор о курице и яйце: то ли увеличившийся объем нашего мозга стимулировал развитие мозговой деятельности, то ли, наоборот, развитие мозговой деятельности привело к увеличению объема мозга. Или, может быть, эти процессы происходили параллельно? Как бы там ни было, одна из новоприобретенных способностей наших предков оказалась решающей. Из слабой никчемной жертвы мы превратились в самое сильное животное на планете. И этой решающей способностью было развитие речи.

Это была не обычная речь, которая, скорее всего, к этому моменту у нас уже имелась. Она есть у многих животных; например, луговые собачки, вид североамериканских грызунов, подают друг другу разные сигналы в зависимости от того, находится хищник в небе или на земле. Но наш язык был синтаксическим. Огромное расширение диапазона позволило нам рассуждать, строить стратегии, координировать свои действия, спорить, предугадывать события и заранее планировать варианты на случай непредвиденной ситуации. Если прежде группа из одиннадцати человек практически не имела шансов на победу, теперь она внезапно превратилась в одно большое существо, которое действует слаженно и которое смертельно опасно.

«Внезапно» – это, конечно, преувеличение; даже настолько стремительные эволюционные изменения в тот момент наверняка казались медленными.

Все это случилось примерно 10 тысяч женщин назад. Предыдущие 390 тысяч человечество не умело рассуждать, строить стратегии, координировать свои действия, спорить, предугадывать события и заранее планировать варианты на случай непредвиденной ситуации. Теперь все стало по-другому. Преимущества были очевидны. Одной из книг, валявшихся в нашей спальне в студенческие годы, была «Экономика каменного века» Маршалла Салинса[18].

В ней он делает удивительное утверждение: никто и никогда не будет жить в таком изобилии, как жили люди каменного века в лучшие времена этого периода. На протяжении тысячелетий вокруг них имелось в избытке все, что им было необходимо, и они прекрасно научились добывать это. Их секретным оружием была развитая речь.

Нынешние ученые, как им и положено, опираются только на факты и – «ничего кроме фактов, мэм»[19] – только на то, что можно доказать. Они говорят о подъязычной кости, доказывая, что переход к прямохождению изменил положение нашей гортани и некоторых мягких тканей, сместившихся вниз, что впоследствии оказалось очень кстати, поскольку открыло новые возможности для произнесения более разнообразных и сложных звуков, которых требовала развитая речь. Таков научный подход к вопросу. Писателю же интереснее попытаться представить: а что, собственно, говорили эти люди? Допустимо ли строить такие предположения? Честно говоря, мне все равно. Подобные размышления – личное дело каждого. Я не пытаюсь никого ни в чем убедить и не претендую на вклад в академическую науку.