Посвящается моим многочисленным друзьям — археологам в Иракеи Сирии

Написанное Джайлсом Райли, доктором медицины

События, изложенные в этих записках, произошли около четырехлет назад. Однако, на мой взгляд, обстоятельства сложились теперь такимобразом, что возникла настоятельная необходимость представить на суд обществабеспристрастный и честный отчет обо всем, что случилось в те дни. Причина этому— множество самых чудовищных и нелепых слухов, дающих повод заподозрить, чтосуть дела так и не стала достоянием гласности. Особенно усердствует враспространении досужих вымыслов американская пресса.

По понятным причинам было крайне желательно, чтобы отчет особытиях тех дней вышел из-под пера очевидца, не являющегося, однако,сотрудником археологической экспедиции и, следовательно, заведомо свободного отподозрений в предубежденности.

Руководствуясь изложенными соображениями, я обратился к миссЭми Ледерен, предложив ей взять этот труд на себя. По моим представлениям, онаименно тот человек, который обладает всеми необходимыми качествами, чтобы счестью справиться со столь деликатным поручением. Профессиональная репутацияЭми Ледерен безупречна, кроме того, она не имеет никакого отношения к иракскойархеологической экспедиции Питтстоунского университета, и, наконец, онанаделена наблюдательностью и острым умом.

Однако убедить мисс Ледерен взяться за перо оказалось деломнелегким — право, в моей профессиональной практике это едва ли не самый трудныйслучай. И даже после того, как литературный опыт был завершен, мисс Ледеренвыказала упорное нежелание ознакомить меня со своей рукописью. Полагаю, одна изпричин этого — несколько не слишком-то лестных высказываний, содержащихся взаписках, по поводу моей дочери Шейлы. Однако я легко устранил этонесущественное препятствие, заверив мисс Ледерен, что в нынешние времена, когданаши отпрыски столь развязно поносят родителей на страницах всевозможныхпечатных изданий, нам даже приятно, если они получают свою долю.

Другая причина, почему мисс Ледерен не хотела показать мнесвои записки, — ее чрезвычайная скромность в оценке своих литературныхспособностей. Она опасалась, что мне придется “исправлять и грамматику, и ещемного чего”. Я же, надо сказать, не изменил в ее изложении ни единого слова.По-моему, стиль мисс Ледерен столь энергичен и выразителен, что не оставляетжелать лучшего. Что же до некоторых вольностей — иногда она называет ЭркюляПуаро просто “Пуаро”, иногда “мистер Пуаро”, — то они сами по себенебезынтересны и дают повод для размышлений. Порою мисс Ледерен придерживается,так сказать, “хорошего тона” (кстати, сестры милосердия, по моим наблюдениям,большие ревнительницы этикета), а порой так увлекается, что простыечеловеческие чувства берут верх, и тогда прости-прощай все атрибуты хорошихманер!

Единственное, что я позволил себе, так это взял на себясмелость предпослать предисловие, в чем мне немало помогло письмо, любезнопредоставленное одной из приятельниц мисс Ледерен. Пусть написанные мноюнесколько строк послужат как бы фронтисписом[1], где бегло набросан портретавтора этого повествования.

В Багдаде, в холле отеля “Тигрис палас”, некая молодаядевушка, сестра милосердия, торопливо заканчивает письмо. Вечное перо проворноскользит по бумаге.

…Ну вот, дорогая, кажется, и все мои новости. Должнасказать, приятно повидать чужие страны, хотя — благодаря тебе! — я все времяживо вспоминаю Англию. Ты даже вообразить себе не можешь, что такое Багдад —кругом грязь и горы мусора, ничего романтического и в помине нет. Какая уж тут“Тысяча и одна ночь”! Правда, у реки очень мило, но сам город просто ужасен,приличного магазина не сыщешь. Майор Келси как-то повел меня на базар — словнет, живописное зрелище, но грязь, но мусор, но грохот — тут же чеканят меднуюпосуду, просто голова раскалывается. А уж если купишь здесь что-нибудь, то надосто раз вымыть. Тем более, медную посуду — на ней бывают ядовитые окислы.

Я напишу тебе, если удастся получить место, о которомговорил мне доктор Райли. Тот американский джентльмен, сказал доктор, сейчас вБагдаде и сегодня к вечеру, вероятно, навестит меня. У него что-то с женой,какие-то, по выражению доктора Райли, “причуды”. Толком он мне не объяснил,хотя каждому понятно, что это может означать (однако, надеюсь все же, это неdelirium tremens[2]). Понятно, доктор Райли ничего такого не говорил, но у негобыл такой вид.., ну, словом, ты понимаешь, о чем речь. Этот доктор Лайднер —археолог, он ведет раскопки кургана где-то в пустыне для одного американскогомузея.

На этом, дорогая, заканчиваю. По-моему, то, что тырассказала об этой дурехе Стаббин, — просто умора! Интересно, что наша Матронаизрекла по этому поводу?

Ну, вот и все. Обнимаю тебя.

Эми Ледерен.

Вложив письмо в конверт, она написала адрес: сестре Кершоу,больница Святого Кристофера, Лондон.

Она завинчивала колпачок вечного пера, когда к ней подошелмальчик-посыльный:

— Вас спрашивает доктор Лайднер.

Мисс Ледерен оглянулась. Перед ней стоял среднего ростаджентльмен, чуть сутуловатый, с темно-русой бородкой и добрыми усталымиглазами.

А доктор Лайднер увидел молодую особу лет, вероятно,тридцати с небольшим, статную, с уверенными манерами. Он увидел приветливоелицо с большими голубыми, слегка навыкате, глазами и блестящие каштановыеволосы.

Типичная сестра милосердия, подумал он, именно такая инужна, чтобы ходить за больными с расстроенной нервной системой. Лучше и непридумаешь: бодрая, с ясным, трезвым умом и практическим взглядом на вещи.

То, что надо, подумал он.

Я не претендую на роль писательницы и даже отдаленно непредставляю себе, как приняться за дело. Взялась я за перо просто потому, чтодоктор Райли просил меня об этом, а если доктор Райли просит о чем-то, развеможно ему отказать?

— Но, доктор, — сказала я, — ведь у меня нет нилитературного образования, ни опыта в этом деле.

— Чепуха! — ответил он. — Представьте себе, например, что выпишете историю болезни.

Что ж, конечно, если так подойти к делу, то можно ипопробовать.