Король сверкал глазами, возвышаясь над королевой, а она бестрепетно отвечала ему, не теряя своей обычной выдержки:

— Я уверена, что к вам своевременно отправили гонца. Если бы я могла, я бы сама поспешила к вам, но мне было плохо, очень плохо…

— Плохо! Вам, мадам, всегда плохо! Вы беспрестанно болеете! Ни на что не годитесь! Единственное в жизни, о чем я просил вас, так это о наследнике. Как вы думаете, ради чего я на вас женился? Заметьте, мадам, женился из жалости… Но сына от вас я так и не дождался!

Он почти выплюнул эти слова, а его резкий тон делал их еще более оскорбительными. Екатерина по-прежнему кротко взирала на своего супруга. Король принялся метаться по опочивальне, рассеивая придворных дам, которые отшатывались с его пути. Я заметила, что с него лил пот.

— Я прислал вам докторов, — восклицал он, — я прислал вам аптекарей, чтобы их снадобья помогли вам зачать, мы молились вместе, вы обошли все святыни нашего христианского мира — а вот результат! Очередной мертвый младенец! Сколько уже их было? Десять? Двадцать?

Король прервал свою обвинительную речь, и, решив воспользоваться этой паузой, я медленно попятилась к двери. Другие придворные также начали один за другим на цыпочках покидать покои королевы.

Екатерина остановила меня жестом.

— Останься, Джейн, — произнесла она.

— Уходите! — вскричал король.

Я знала, что должна поступить так, как велит мой государь, и потому быстро и тихо вышла из спальни. Но едва очутившись в коридоре за опочивальней королевы, я остановилась и стала прислушиваться к звукам ссоры, разразившейся после ухода придворных с новой силой, — ссоры такой яростной, которой на моей памяти еще не было.

Я не единственная подслушивала. Испанские дамы королевы тоже замешкались в коридоре, и компанию им составили Джейн Попинкорт, Бриджит Уилтшир, Анна Болейн и еще несколько фрейлин. Испанки время от времени осеняли себя крестным знамением и издавали приглушенные восклицания на своем языке. Я заволновалась. Что может в ярости сотворить король с Екатериной? Видно, не зря попросила королева Марию де Салинас не спешить с дурной вестью. Но до каких пределов может дойти гнев Его Величества?

— Хватит! С меня хватит! — вновь и вновь гремел голос короля среди потока его обвинений.

— И правда хватит! — услышала я, как Анна Болейн говорит Бриджит. — Действительно, сколько можно? Что ждет он от женитьбы на старой женщине с высохшим чревом.

Вместо «чрева» Анна употребила гораздо более грубое слово.

— Замолчите! — воскликнула я. — Неужели у вас нет чувства долга перед нашей госпожой? Наша бедная королева заслуживает хотя бы уважения после всего того, что она перенесла!

Анна повернулась и смерила меня ледяным взглядом.

— Кто вы такая, мисс Сеймур, чтобы мне указывать? Ваш отец — всего лишь мелкий дворянчик, в то время как мой дядя Норфолк[8] — самый могущественный пэр королевства!

Я не смогла проглотить это оскорбление. Пусть Анна выделялась среди фрейлин красотой (хотя ей, конечно, было далеко до прекрасной Лавинии Терлинг), пусть она обладала особым очарованием, которое было трудно определить, но которому не могли противиться многие мужчины, провожавшие ее похотливыми взорами, — но это ничуть не извиняло ее грубость.

— Я часто слышала из уст королевы, — парировала я, — что доброта и милосердие не зависят от происхождения, титулов и званий. Наш Спаситель тоже был не из знатных, если я правильно помню, что написано в Евангелии.

Я осознавала, что мои речи отдают ханжеством, но продолжала говорить, чуть понизив голос.

— Мне кажется, что ваш отец не намного знатнее моего отца, несмотря на те связи, которые имеет семья его жены. И как же получилось, что вы, племянница герцога, все еще не замужем и даже не помолвлены, хотя вам уже никак не меньше двадцати пяти лет?

Я почувствовала, что моя стрела попала точно в цель. Черные глаза Анны недобро сощурились, и перед тем, как отвернуться, она начала говорить, обращаясь к Бриджит: «Вы только послушайте, о чем толкует это маленькое ничтожество! Я слышала…» Но что именно она слышала, я так и не узнала, потому что Анна принялась нашептывать в самое ухо Бриджит, и ее слова потонули в потоке новых обвинениях короля, которые доносились из-за закрытых дверей и которые он выкрикивал теперь в полный голос.

— С меня довольно! — бушевал он. — Больше никаких мертвых младенцев — ни мужеского, ни женского пола! С этого дня на вашем ложе вас никто не потревожит — наслаждайтесь им в одиночестве! Сегодня же вечером я пожалую моему сыну Генри Фицрою титул герцога Ричмонда. После этого он станет самым высокородным дворянином королевства. Выше вашей дочери, мадам, выше этого надутого Норфолка! Генри Фицрой станет новым королем Англии после меня, и быть по сему!

Услышав топот королевских ног у двери, те из нас, кто замешкались, тотчас поспешили скрыться в поисках более безопасного убежища, разбежавшись подобно агнцам перед злым волком.

— Уилл, послушай, Уилл! Несчастный крошка родился мертвым. Может быть, так подействовал опиум, который они дали нашей королеве. Неужели это дьявольское снадобье убило младенца? А король страшно разгневался и кричал на нашу госпожу…

Среди тишины и покоя малого дворцового сада, в укромном уголке между голубятней и пивоварней, я изливала свои чувства моему жениху Уиллу, который крепко обнимал меня. Какие же у него сильные руки! В его объятиях я искала защиту еще с той поры, когда мы были детьми. Случалось ли мне упасть и расцарапать ногу, подраться с Недом[9], повздорить с одним из двоюродных братьев либо подвергнуться наказанию отца, отправлявшего меня в мою комнату под замок на хлеб и воду, — Уилл был моим оплотом и утешением. Улыбчивый, добрый, светловолосый и голубоглазый Уилл Дормер[10] — человек, за которого я вскорости выйду замуж. Тот, кто будет отцом моих детей, увезет меня в наше сельское поместье, где мы будем вести жизнь, далекую от суеты и соблазнов двора. В милый деревенский рай, притаившийся под сенью кущ, среди ручейков, несущих свои воды в широкую, мирно текущую реку. Здесь кормятся олени, а кролики и зайцы гоняются друг за другом в подлеске. Весна раскинет у нас под ногами ковер, нет, не ковер, а океан колокольчиков, который затопит узловатые корни раскидистых дубов и потечет меж белыми стволами буков. И в этом нашем мире не будет ни слез, ни мертвых младенцев…