– их ведь не проведешь. А четверти унции как раз хватит, чтобы толкать дверь в правильную сторону и не садиться мимо стула).

Нередко можно услышать: «Господа, я опаздываю!». За чем следует укоряющий ответ: «Мистер, тут все опаздывают!». При этом сильнее всех возмущена и громче всех кричит какая-нибудь старушка, у которой последние дела были с полвека назад, а все поезда, на которые она могла бы опаздывать, уже давно сдали в утиль. Но старушка эта пришла в аптеку не за мазью от подагры и притирки от ломоты в костях, нет, она пришла за настоящим лекарством, которое никогда не подводит: теплым и милым сердцу скрытным издевательством над ближним.

Кто-то куда-то опаздывает по-настоящему и, в какой-то момент глядя на жилетные часы в последний раз, проклинает все и вся, машет рукой на это безобразие и покидает очередь. В таком случае его ждут как злорадные взгляды (еще одна жертва не выдержала, спеклась и приказала долго жить, а значит можно занять ее место), так и завистливые (еще один счастливчик сбежал, схватился за соломинку, выбрался из этого тягостного, пропахшего лекарствами болота).

Звенит кассовый аппарат. «Я ненавижу их всех, – думает кто-то в аптеке, и, может быть, даже сам мистер Лемони. – Как же я их всех ненавижу! Это не люди! Это монстры, пожирающие воздух…»

Мистер Лемони с конторской улыбкой обслуживает посетителей. Стремительный взгляд в окно – проверить, там ли они. Они там. В окне рядком расположились три кошачьи морды, упершие носы в стекло. Следят за каждым его движением. Ууу, блохастые пройдохи… ждут, когда он отвернется, чтобы проникнуть внутрь и украсть пилюли валерьяны.

Аптека «Горькая Пилюля Лемони» полнится недобрыми предчувствиями. Темный силуэт замер за мутным стеклом двери. Колокольчик звенит, петли скрипят. Пугающий незнакомец входит в аптеку. Черное пальто, цилиндр и круглые черные очки, какие носят слепцы. Бледное лицо. Воротник высоко поднят, руки в карманах. Человек этот выглядит так, словно только что ушел от погони. Либо так, будто погоня – это он сам. Он не похож ни на одного из тех посетителей, что обычно выводят бедного господина аптекаря из себя. Он не старушка, не выглядит стеснительным или рассеянным, не похож на ипохондрика, да и животных никаких у него при себе не видно.

Дверь открывается, когда кто-то покидает аптеку, и с улицы доносится:

Эй, милый Доктор, вылечи же меня скорей!

Эй, милый Доктор, или попросту меня прибей!

Шляпс, судя по всему, вернулся позлить мадам Клопп.

А незнакомец тем временем становится в очередь, будто врастает в нее. Превращается во всего лишь еще одно пальто, еще один цилиндр в этом вяло движущемся людском гардеробе. Губы его едва заметно шевелятся, он бормочет что-то себе под нос, словно спорит с кем-то невидимым. Украдкой поглядывает то на часы на стене, то на дверь за спиной. И каждый раз вздрагивает, стоит колокольчику зазвенеть, а петлям скрипнуть.

– Лемюэль! – визжит мадам Клопп. – Ты что, заснул?! Нельзя спать за стойкой! Вряд ли мистер Медоуз позволяет себе спать в служебное время!

– Да, мадам.

– Пошевеливайся! Отпусти джентльмену бинты. Он ведь разваливается на части!

Аптекарь вспоминает о клиенте, который ожидающе на него глядит, истекая кровью и зажимая рукой вспоротый живот, и извлекает из ящика под стойкой рулон бинта на барабане.

– Сколько отрезать, сэр? – спрашивает он.

– Мне бы перевязать раны, будьте любезны…

– Полагаю, девять футов хватит.

– Главное, чтобы не шесть… ха-ха… – пытается пошутить почти мертвец.

Мистеру Лемони импонируют люди с хорошим чувством юмора. Он крутит барабан, отмеряет девять футов, берет ножнички и отрезает бинт.

Когда дверь за раненым человеком закрывается, мадам Клопп осуждающе прикрикивает:

– Лемюэль! Ему было все равно! Нужно было отпустить ему десять футов, а то и дюжину!

– Но, мадам…

– Лемюэль! Не спорь!

– Да, мадам.

Очередь постепенно продвигается. В общем зале будто бы поселилась стая мух: посетители жужжат, кто-то шуршит газетой. За окном проехал трамвай.

– Лемюэль? – раздается едва слышный мерзкий голосок. – Кто такой Лемюэль?

Говорит редкостная мразь, состоящая из одной лишь кривой ухмылки. Она стоит рядом с пугающим незнакомцем в черных очках. Но ее никто не замечает.

Незнакомец продолжает глядеть перед собой, словно ничего не услышал.

Темные Попутчики не любят, когда их пытаются игнорировать. Они вообще очень злятся, когда их не замечаешь: они ругаются, царапаются и пытаются вывести из себя. Они могут делать что угодно, и никто им не указ. Они не свихнувшиеся – это ты свихнувшийся, а они – лишь следствие этого безумия. Не полноценные личности, а осколки, наполненные гноем и злобой, лишенные сопереживания, ненавидящие. Они всегда с тобой, незримо для других сопровождают тебя где бы ты ни был.

– Думаешь, это умно? – спрашивает редкостная мразь у незнакомца в очках. – Молчать и делать вид, что меня нет? Мы ведь это уже проходили…

Чтобы привлечь к себе внимание, Темный Попутчик просовывает пальцы под уголки рта и пытается вывернуться наизнанку – чего только не вытворишь, чтобы тебя заметили.

– Что мы вообще здесь делаем, в этом унылом месте? – Он нетерпеливо обхватывает себя за плечи и начинает грызть губы. – Выбираем новую жертву? Что скажешь об этой вороне в шали? Ее визги меня раздражают…

Упомянутая «ворона» трясется всем телом на своем стульчике-насесте и кричит какому-то Лемюэлю что-то о том, что «…если они нищие, то пусть убираются, и нечего их жалеть!..».

Кто-то спешно покидает аптеку.

– Ты видел? – спрашивает Темный Попутчик. – У них там череп в витрине! – после чего обращается уже к черепу: – Что уставился?

Но его продолжают игнорировать. Он мог бы взять молоток и разбить все витрины, мог бы вытащить из кармана нож и воткнуть его в парочку стоящих рядом людей, мог бы запрыгнуть на стойку и станцевать на ней – все равно никто бы ничего не заметил. Бессилие… бессилие вызывает холодную ярость. И чем сильнее эта ярость становится, тем сложнее ее сдерживать.

– Хватит стоять здесь в очереди, как дурак. – Темный Попутчик презрительно озирается по сторонам, нагло заглядывает в глаза людям вокруг, нетерпеливо глядит в начало очереди, где аптекарь упаковывает в бумажный пакет лекарства для какой-то девочки, у которой вместо ног два колеса с ржавыми спицами. – Ты только погляди