станции не было, и Юрий Николаевич собирался выдать ему фразочку, достойную одесского грузчика, вложив в нее все, о чем уже успел подумать за это время.

Но он не угадал. Трубка сопела и пыхтела точно так, как семь раз до этого. Ни «алло», ни «я вас слушаю», ни «да, да, говорите» не дали никакого эффекта.

— Ну, и идите к черту! — он занес было руку, чтобы бросить трубку на рычаг, но она вдруг ответила до боли знакомым голосом.

— Юрка?

— Тридцать семь лет Юрка…

«Неужели Кабан объявился? — подумал Кирилов. — И десяти лет не прошло…»

Да, это был Кабан. Настоящая его фамилия, конечно же, звучала совсем не так. Сергей Орловский — школьный товарищ, с которым с первого по десятый Кирилов сидел за одной партой. Сколько проделок и проказ совершили они на школьной Камчатке — трудно было сосчитать. Прозвище приклеилось к нему в одном из походов. Кажется, это случилось после шестого класса. Сергей принялся с такой тщательностью собирать вокруг дуба прошлогодние желуди и кидаться ими в товарищей, что мигом завертелась веселая кутерьма и вскоре вокруг дерева все было перепахано словно здесь побывало небольшое стадо диких свиней. Нынешний Кабан не чета школьному — журналист одного из ведущих еженедельников «Пламя». Школьное прозвище так и осталось с ним, но обрело другой смысл — Сергей, почуяв журналистскую удачу, несся вперед, не разбирая дороги и выставив наперевес, словно клыки, перо авторучки и объектив фотокамеры. Вот у него, наверняка, можно было занять деньги. Судя по публикациям, которые следовали из номера в номер, недостатка в гонорарах Сергей не испытывал.

— Сережка, чертяка, сколько лет, сколько зим. Ты где? Бросай все и приезжай!

Трубка долго молчала, а потом произнесла почти узнаваемым голосом. Почти, потому что голос Орловского был явно озабоченным.

— С удовольствием, но я не в Москве.

— Куда тебя занесли беспокойные журналистские тропы? Что-нибудь раскопал интересное.

— Очень.

— Где ты?

— Слыхал про Аршальск? Есть такой город на карте…

— Прилетай, посидим. Побалакаем… А, догадался! Кабан, признавайся… Ты просто хлебнул лишнего и разыгрываешь?

— Юра, то, что я тебе скажу, это серьезно! Гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Обещай, что исполнишь…

— О чем ты говоришь, — в замешательстве произнес Кирилов, вставая с кровати, на которой сидел. — Конечно. Чего надо сделать? Говори!

— Я хочу, чтобы ты завтра прилетел в Аршальск. Я тебя буду ждать в шесть тридцать вечера перед гостиницей «Двина».

— Ты сдурел! Послушай…

В этот момент что-то неясное вмешалось в разговор. Кирилову показалось, что ему послышались из трубки какие-то стуки, глухие удары, звон стекла. Весь этот шум начал заглушать слова, и Кирилов громко закричал в микрофон:

— Сережка, ты слышишь меня? Что там у тебя происходит?

На какую-то секунду наступила полная тишина, и он услышал прорвавшийся голос приятеля:

— Они пришли! Я тебя буду ждать…

— Кто пришел? — уже не сдерживаясь, кричал в полный голос Кирилов. Но с того конца провода сначала донесся звук падающей трубки, несколько невнятных незнакомых голосов, потом грохнул сильный хлопок, напоминающий то ли щелчок, то ли шум лопнувшего огромного листа фанеры, непонятный треск и в сразу наступившей оглушающей тишине зазвучали гудки телефонного отбоя.

Правда, в самый последний момент, за мгновение до того, как трубку бросили или обронили, Кирилову показалось, что прозвучала какая-то странноватая фамилия и произнес ее не Сергей, а кто-то другой. Связь уже была плохая, и не исключено, что он мог ослышаться. И все же, он абсолютно точно слышал фразу, произнесенную Сергеем: «Острожнее с тра-ля-ля». Что это за «тра-ля-ля» — фамилия, а может и вообще неизвестно что, к примеру, кличка.

«Тра-ля-ля, тра-ля-ля… Мы везем с собой кота! Чижика, собаку… Эти борзописцы и разыграют — не дорого возьмут, — злился Кирилов, перелистывая страницы записной книжки. — Собрались, небось, на вечеринку и, надравшись как следует, решили повеселиться… Кабан, конечно, назюзюкался как маленький поросенок, лежит себе преспокойненько на диване в своей однокомнатной холостяшке и дурит мне голову. Хорош я буду — брошу все и полечу к черту на кулички. А на кой шут мне это надо?»

Домашний телефон Орловского молчал. В редакцию идти было еще рано: журналисты ведут богемный образ жизни и приходят на работу, в отличие от газетчиков, к обеду. А телефонов «Пламени» Кирилов к тому же не знал. «Верно эту братию раскритиковал Хейли, врезал этим любителям розыгрышей по первое число… Как он там выразился? — Кирилов достал роман и раскрыл на нужной странице. — Ага, вот: «Хоть они и утверждают, что беспристрастны, однако журналисты, как правило, люди, которые вечно грешат неточностями… Кроме того, эти самозванные судьи критикуют и осуждают всех и вся, кроме самих себя…” Здорово сказано — «кроме самих себя!» На двести процентов верно! Гори все огнем — сейчас завалюсь спать и никуда больше не поеду… Если ему надо, пусть звонит».

Юрий Николаевич, скрывая раздражение, с подчеркнутой тщательностью разобрал постель, плотно задернул штору, за которой плотной молочной пеленой растекался туман, выдернул из розетки телефон и с чувством исполненного на дежурстве долга улегся спать.

3. УДИВИТЕЛЬНОЕ РЯДОМ

Автобусной остановки словно не было и в помине: настолько сгустился туман. Он слоями плавно перетекал через парапет и липкими влажными щупальцами расползался по переулкам. Ждать стало невмоготу — все время подходили не те автобусы — и Кирилов, нахлобучив по самые брови синий берет, пошел пешком.

Проезжавшие где-то совсем рядом машины угадывались лишь по шуму и запаху. Нормальным днем, в хорошую погоду, Кирилов обычно не обращал внимания на ставшую привычной бензиновую гарь, но сегодня, то ли из-за каких-то особых качеств атмосферы, то ли потому, что зрение оказалось блокировано, резко, даже болезненно обострилось обоняние.

Тяжелая дубовая дверь на сильной пружине приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить Кирилова и немного уличной мороси. Стоило замешкаться, и входящий получал сильный толчок в спину.

Однако примечательным в редакции «Пламени» была не дверь, а буфет. Его слава, похоже, распространилась дальше самого журнала. Многие были наслышаны об отменных качествах приготовляемых в буфете пирожков, и, видимо, поэтому вахтер у всех без исключения требовал удостоверение. Те, кому не суждено было отведать произведений местных кулинаров, могли довольствоваться разглядыванием барельефа с гипсовыми амурами и таким же гипсовым рогом изобилия в руках. Барельеф имел один небольшой, но весьма существенный изъян — у воронки рога изобилия зиял скол. Поговаривали, что гипсовые плоды отвалились от изображения еще лет двадцать назад. Острословы-корреспонденты, естественно, не обошли вниманием этого факта и долгое время