проплатами. Общее ощущение от города было тоже не сильно радостным. Не то осень в этот раз не шибко золотая, не то дворники перестали получать зарплату.

А уже в кабинете НОДа Фролову показали зиму. Оказалось, что со всеми своими встречами и новыми активностями, он слегка потерялся. Потерялся и оторвался от оперативной обстановки на вверенной ему станции. Что есть, то есть — не знал, как прошла сегодняшняя ночная смена, сколько вагонов сейчас на станции, какая средняя длина поезда на текущий момент нарастающим итогом. Короче, распустился, потерял берега, перестал соответствовать занимаемой должности, в конец обнаглел…

И тут взрослого мужчину торкнуло, потом напрягло и сразу отпустило. Фролов понял, что его достали, достали окончательно и бесповоротно. Потом он понял, что не думает это всё, не чувствует внутри, а транслирует своим собеседникам. Как-будто со стороны Пётр наблюдал, как он орет на первых двух лиц Отделения Дороги, как сгребает со стола какие-то бумаги и запускает в полет, как не сдерживает эмоций, слез, соплей и ругательств. Все шесть лет борьбы и сжатых кулаков вылились в истерику, достойную столичной сцены. Очень странное ощущение было при этом, с одной стороны Пётр понимал, что может прекратить орать в любой момент, а с другой — пусть, так даже лучше, и смотрится забавно. Хлопая дверью в кабинет НОДа, Фролов думал только об одном — как бы сейчас не заржать! Было бы совсем неуместно смеяться на глазах у секретаря и прочих работников после такого выхода из кабинета. Пусть начальникам докладывают, что съехавший с катушек Фролов убежал прочь, теряя достоинство, ленты и булавки. За рулем автомобиля сидел уже совсем другой человек спокойный и собранный перед началом нового этапа в своей жизни.

В Новоузловске Петра встретила та же осень и та же демократия. Стоящий по соседству парк рановато для этой поры лишился листьев, а стадион — забора. Удивительное дело, думал Фролов, двадцать лет назад этот стадион строили после основной работы в трудовом задоре те, кто сейчас его ломает, вывозя на тачках, вынося на плечах всё, что может пригодиться в хозяйстве. Люди изменились или правила игры? Неужели так всегда и везде — одни и те же люди всегда способны на подвиг и предательство, самоотдачу и воровство. Надо просто внятно им разъяснить: вот это можно, а то нельзя. Сегодня грабим и воруем, а завтра спасаем и защищаем. Блин, да люди ли мы после этого? Люди. И других не было никогда. И не будет? Получается, пропаганда не зло, а необходимость? Выходит, надо ежедневно дуть в уши, чтоб народ точно знал, что хорошо, а что плохо. «Остановите Землю, я схожу» — в очередной раз в голове раздалась издевательская фраза. Хотя, куда деваться с подводной лодки, совершенно непонятно.

— Какой-то ты сегодня другой. Что-то случилось?

— Лена дорогая, предлагаю сначала добить ужин, а потом обсуждать серьезные вопросы. Как пацаны?

Почему-то Пётр не был готов совмещать вечернюю трапезу с обсуждением смены места работы. Вот потом да, после ужина, наигравшись с сыновьями, сильными и упрямыми лосями-четырёхлетками, полными сил и энергии. Когда дети улягутся спать, когда вся посуда будет перемыта, когда… А потом уже оттягивать было некуда.

— Я написал заявление о приёме на работу в Чермет на должность начальника службы эксплуатации железнодорожного цеха. И заявление об уходе с работы на Сортировке.

— Опаньки. Не скажу, что неожиданно, но резковато, не находишь? А со мной посоветоваться никак?

— Есть вопросы, по которым я с тобой обязательно посоветуюсь. А есть такие, на которые ищу ответы самостоятельно. По-моему, мы уже обсудили этот момент давно. Не начинай даже.

— Да-да, ты у нас экстрасенс с даром предсказывать как всё будет плохо, а я несерьёзная личность с беспочвенными надеждами на будущее. Я помню.

— А что, не так? Вспомни, как ты голосила по поводу ссуды, какой я идиот, как мы будем голодать, отдавая с себя последние трусы, чтоб его погасить.

— Мы его погасили?

— А нам это надо?

— Ты что, думаешь, инфляция продолжится? Ведь уже как всё подорожало, куда еще-то? Давай загасим ссуду. И дом давай уже достроим.

— Дом давай. А ссуду загашу, когда на это одной зарплаты хватит. Чтоб так пошел от кассы с пачкой денег — и сразу весь долг нафиг!

— Это ты что, собрался по двести тысяч зарабатывать?

— Погоди чуток, скоро зарплаты по миллиону у всех будут. Мы ж строим общество процветания, каждый сможет стать миллионщиком. Как после революции в семнадцатом году.

— Что, опять? Военный коммунизм, НЭП, продразверстка, коллективизация?

— Не, у нас же антиреволюция — земля помещикам, фабрики капиталистам. Никакой коллективизации. Но вот махновщину и бандитизм обещаю.

— Ну да, ты же сам к бандитам идешь работать. Слышал небось, кто сейчас там рулит.

— Знаешь, я даже не знаю, что хуже. Когда откровенные бандиты приходят и начинают вкладываться в производство или когда руководители государственных предприятий начинают их растаскивать или откровенно воровать с использованием своего положения.

— А отойти в сторону, чтоб ни с теми, ни с другими не пересекаться?

— В смысле в тайгу податься? Так там старатели, те же бандюки, но с традициями. Они, когда закопают, обязательно перекрестятся. А вся промышленность и прочий бизнес уже захвачен.

— А милиция? Она что-то может сейчас?

— Может, но только тогда, когда сама превращается в криминальную группировку. Тогда она много чего может. Но тебе такое не понравится, поверь на слово.

— А КГБ?

— Не знаю. Я думал, их опять разгонят, но нет, держатся пока. Железные люди.

— Что значит «опять»? Ты снова про свои теории параллельных миров? В которых бывала твоя душа?

— Что тебе не нравится, Лен? Ты же сама увлекалась недавно всякими мистическими делами.

— То я, а то муж-кормилец. Моя кукушка как улетит, так и вернется. А ежели ты с глузду съедешь, мы все того. От голода вымрем. И станет тремя Фроловыми меньше. С тобой — четырьмя.

— Вот и не нуди под руку, чтоб не голодать. У тебя муж золото, сам знает, чего и когда мутить. Маскируется под нормального, чтоб не переплавили на червонцы.

— И чего, всё? Будешь теперь по ночам дома спать и домой приходить в шесть вечера как нормальный? Под которого маскируешься.

— Вот это точно сразу нет. Работа у меня будет такая же, но контингент порезче. По численности еще не знаю, но вряд ли меньше станет подчиненных. А больше народа — больше бардака.

Две обязательные недели отработки прошли в режиме «курорт». Петр строго брал отгул за дежурство в выходной день,