Члены рода Асикага, установившие свою власть в городе Камакуре, не смогли сохранить центр старого Бакура в Окура. Они переселились в верхнюю часть долины поближе к храму Дзёмё-дзи, где она заканчивается и резко уходит вверх к перевалу Асахинакиридоси на пути в сторону Канадзав. Здесь находилась их ясики, а саму долину заселили их ближайшие вассалы. Неподалеку, ближе к центру города находилась ясики Инукакэ Уэсуги. Сицудзи у Мицуканэ числился престарелый Томомунэ. По правилам чередования между ветвями Яманоути и Огигаяцу власть в то время принадлежала лично Норисаде. Преемником Томомунэ назначили его сына Удзинори. Этих Уэсуги, ведущих род от Фудзивары Ёсикадо, относили к материнской линии дома Такаудзи. Кугэ (представитель древней японской гражданской придворной аристократии) Сигэфуса покинул Киото, взял имя Уэсуги по феодальному имению в провинции Танго с полномочиями букэ (военного вассала) и отправился в Канто. Его дочь вышла замуж за деда Такаудзи и тем самым получила родственную связь с домом Асикага. Уэсуги проявили недюжинную находчивость в политике. Им повезло покинуть лишившийся покровительства судьбы клан Ходзё буквально перед самым его закатом.

Видение князя Киёмори

Таким образом, эти долины выглядели совсем иначе, чем сейчас, покрытые посевами риса, пшеницы, ячменя и просо. В те дни, 500 лет назад, данную местность занимали дома тружеников и лавочников; просторные участки земли занимали ясики сражающихся аристократов, причем в их пределах предусматривалось жилье для воинов. Местом удовлетворения самых разных желаний жителей этого большого города служили увеселительные кварталы Комати и Кайдзодзи-Огигаяцу с постоялыми дворами, харчевнями и притонами разврата. Прохожему на его улицах через короткие интервалы открывались ворота на территорию некогда великих храмовых монастырей. Камакура представлял собой не только сцену судорожной битвы вооруженных отрядов, но и местом все большего духовного раздора. Особенно острой выглядела схватка между сектами дзэн-буддистов и нитирэн-буддистов, причем агрессивностью отличались последователи Нитирэн. В современном городе сохранились его черты прошлого, которые смогли все-таки сберечь его жители. Имена Заимокуза, Комати, Омати, Вакамияодзи, Юигахама, Сака-но-Сита, Хасэ считаются такими же древними, как и сам город Камакура. Однако приморские деревни представляются всего лишь исчезающим призраком этого древнего великого города.

Как раз во дворце Окурагаяцу под названием Кубоясики в девятом месяце 15 года периода Оэй (20 сентября – 20 октября 1408 года) правитель Мицуканэ проводил собрание, на котором слагались поэмы и сочинялись легенды. Помещение для ассамблеи выбрали длинное и не очень широкое. Оно было оборудовано помостом с несколькими ступенями, чтобы на него было легче взойти. На помосте восседал Мицуканэ, занимавший небольшую подставку, напоминавшую лагерный стул. Вокруг него на корточках сидели многочисленные придворные дамы, следившие за малейшим жестом своего господина и готовые выполнить любое его указание. У помоста перед Мицуканэ расположились около пятнадцати – двадцати его главных вельмож. В задней части помещения на некотором расстоянии находилась разношерстая группа самураев, которые размещались в соответствии с рангом и правом входа в помещение в присутствии их сюзерена. Кроме самого правителя все присутствующие гости сидели на татами с подушками. Собрание в тот вечер было многочисленным потому, что всем хотелось узнать о состоянии здоровья их господина. Гости явно томились происходящим, и сам Мицуканэ в том числе. Пожилой Томомунэ заканчивал свою затянувшуюся серию легенд о войнах прошлых веков. Он поведал о предостережениях, в которых заранее говорилось о конце злодея Тайра-но Киёмори. Этот правитель, тогда еще считавшийся полновластным человеком, однако уже потерявший свою опору в жизни из-за смерти сына, перевел свою столицу из Киото в город Фукухара (Кобэ), а император переехал из одной тюрьмы в другую. Такая перемена сопровождалась самыми недобрыми предзнаменованиями. Его ложе промокло из-за дождя, струи которого проникли сквозь крышу, сам император находился в пути всю ночь и не мог заснуть. Не мог уснуть и Киёмори, находившийся в сухом помещении. Воинские подразделения ночью шумно топали по крыше дворца. Шум стоял непереносимый.

Однако, когда стража прошла, рядом не осталось ни одной живой души. Потом в роскошном хвосте любимого коня правителя завелся целый выводок мышей, и слуги подверглись большему риску от его копыт, чем сами паразиты во время из изгнания. Еще как-то вечером, когда Киёмори готовился ко сну, все остолбенели от неожиданности, так как фусама (раздвижная перегородка) отошла в сторону и в комнату вступила дама. У нее были длинные черные волосы, черненые зубы, лицо пугающе бледное, и она как-то странно скользила, а не ступала по циновкам татами. Свирепо взирая на правителя, она стала медленно приближаться к нему. Киёмори никогда не боялся девушек, и вообще его ничто не пугало, ведь только в злых вымыслах авторов летописей и жанра кодан ему приписывали робость и малодушие. Он грозно взглянул на нее в ответ и, как только дама подошла ближе, бросился на нее, как будто намеревался схватить. И тут же призрак дамы испарился. По дому прокатился вопль смеющегося порока, от которого похолодели сердца свидетелей этой сцены. Затем скользящая дверь фусамы на глазах медленно закрылась сама по себе.

Это событие произвело на него такое глубокое впечатление, что только поздно ночью Киёмори собрался лечь в постель. В голове у него шумело от выпитого сакэ, и спать ему совсем не хотелось. В таком состоянии добиться сочувствия у своей постельной спутницы ему было трудно. Ведь она оставалась трезвой и сонной. А он изрядно набрался, и сон не шел. Правитель заглянул в соседнюю спальню. Самурая на часах сморила дрема, и он пребывал в царстве сна. Составить ему компанию было некому. Киёмори нахмурился. Он был раздражен не столько несоблюдением дисциплины, сколько хотел развлечься. К тому же этот деспотичный своенравный человек отличался одной слабостью – сочувствием молодости. Он не стал будить спящего юношу. Тут из сада донесся звук: гото-гото-гото. Хотя бы там ждало какое-то развлечение. Воры это или заговорщики? Киёмори прихватил свой меч (макура-гатану), который всегда держал у изголовья постели. Подойдя к амадо (деревянным дверям), он снял запор и тихонько толкнул створку. Ярко светила луна. Каждую деталь снаружи было видно отчетливо, как при солнечном освещении. Сначала он ничего подозрительного не видел. Потом заметил череп, скачущий и катающийся по земле. Затем появилось еще несколько подобных черепов, дальше – больше. Они выпрыгивали из каменных фонарей (исидоро), из кувшинов (цубо), падали с деревьев, выскакивали из искусственного водоема (икэ), из самой земли в таком количестве, что сосчитать их не было никакой возможности. Они катились друг за другом длинными вереницами и при встрече складывались в кучи. В своем движении они выглядели разумными и живыми созданиями. Тут черепа принялись яростно драться друг с другом. Одни черепа давили и били других. Челюсти и зубы черепов ударялись и ломались с отвратительным скрежетом. Они собирались в громадные кучи, распадались и снова сходились в драке. Наблюдать за такой ожесточенной лютостью бескровной битвы темной злой воли было жутко. Киёмори ощущал себя свидетелем вечных столкновений мира оборотней (сюрадо). «Весна и цветы, красота жизни принадлежит земле. Местом существования оборотней служило подземное пространство, недоступное взорам живых людей». Так говаривали люди в старые добрые времена. Их туда не прочь был отправить Нюдо-доно. Великой была его храбрость.