ждем, сидим в классе нахохлившись, как воробьи в стужу. Кто что на себя натянул. Учитель наш, Алексей Иванович, в шинель кутается, покашливает. Он больной, на гражданской войне раненный. Ему нельзя простуживаться. Потому нет-нет, а прихватишь из дома полено. Но это не дело. Да и дома косятся.

Алексей Иванович уже и к мужикам обращался:

— Помогите школе.

— Ты, Иваныч, человек казенный, — отвечают, — и заведение твое казенное. Пускай казна тебе и помогает, что ж мы-то?

— Так ведь ваши же дети!

— А что дети? Ты у нас человек новый. Вот погоди, морозы ударят, запуржит, дети все по домам на печах сидеть будут. Один останешься в школе. Учи тогда хоть себя, хоть печку.

Дров, конечно, в лесу много. И лес рядом. Но у нас тогда не было лошади. Отец еще только собирался завести. Мы с Егором пристали к его отцу.

— Пап, съездим в лес, а?

— Дядя Федя, холодно же в школе. Нам-то что. Мы посидели и ушли. А учителю целый день в ней…

— Ну, черти, вцепились оба, как клещи, — сердито отмахивался дядя Федя, но наконец сдался: — Будь по-вашему.

На другой день с утра справили мы их Тучку, взяли пилу, топоры, поехали в лес. Свалили три осины-сухостоины. Хлысты — на смычки, поехали обратно.

Приезжаем. Тихо во дворе, урок идет.

— Чего там, может, и попилим сразу, — предлагает дядя Федя.

— Давайте, — говорит Егор.

Пилим, колем. А надо сказать, что окна класса выходили как раз на нашу сторону. Так что мы видели Алексея Ивановича, а он нас. Но по его лицу не заметно было, чтобы он доволен был.

Бабушка Ксения прогремела коровьим боталом. Урок кончился, к нам выбежали ребята и вышел Алексей Иванович. Он подошел к дяде Феде.

— Большое спасибо вам, Федор Васильевич, — пожал ему руку. — Вы нас просто спасли.

— Да что я, — смутился дядя Федя. — Это они все. Пристали — поедем да поедем…

Алексей Иванович почему-то строго посмотрел на нас, потер переносицу и вдруг сказал:

— А вы, Василий и Егор, сегодня останетесь после уроков.

— За что? — заревел Егор. — Я же ничего не сделал!

— Балует? — заволновался дядя Федя. — Вы уж, ежли что, мне скажите. Я с ним поговорю…

— Да нет, — улыбнулся Алексей Иванович. — Пожаловаться на Егора не могу. А оставлю их потому, что пока вы ездили в лес, прошло два урока. А мы начали новое, вот и будут наверстывать.

— А-а, — успокоился дядя Федя. — Понятно теперь. Что ж, надо…

За нашим разговором ребята кто колет, кто складывает в поленницу, кто в школу охапки тащит.

Прогремел звонок.

Отсидели мы с Егором положенное со всеми, остались только вдвоем.

— Прямо как двоешники, — с обидой проворчал Егор.

— Ну что, ребята, начнем? — сказал Алексей Иванович. — Лучше бы ко мне перебраться, но у меня прохладно.

— А давайте затопим! — обрадовался Егор.

— Нет, оставим дрова для класса.

— Так и спать ляжете в холодной комнате?

— Это ничего…

— Как хотите, а я не согласен, — вдруг сказал Егор. — Надо затопить у вас и к вам перебраться. Потому что сейчас все равно придет бабушка Ксения, убираться начнет. А дров мы еще привезем, ежли что.

Егор вышел.

— Ну, брат, и хитер, — с улыбкой вслед ему сказал Алексей Иванович. — Лишь бы от учебного дела подальше, — но спорить не стал.

Комната Алексея Ивановича была в конце короткого коридора, налево. В ней помещались: стол у окна, кровать, два стула, этажерка с книгами и большая географическая карта во всю стену.

Затопили печь. Дрова схватились весело, разом. Громкий треск поленьев обещал скорое тепло.

— Праздничный фейерверк, — задумчиво произнес Алексей Иванович, присевший на корточки у печной дверцы.

— Алексей Иванович, вы нам пока про войну. Про гражданскую расскажите.

— Про Перекоп. Как вы воевали, Алексей Иванович.

— Э-э, нет. Сколько можно об этом рассказывать. И потом, пора делом заняться.

— Алексей Иванович, ну чуток только, как…

— Стоп! Займемся устным счетом.

Егор было заскучал, потом вдруг поднял голову, посмотрел на стену, вдоль которой стояла кровать.

— Алексей Иванович, а кто это у вас висит? Ваш дедушка?

— Где висит? — с недоумением спросил учитель.

— Вон, на стене.

Алексей Иванович недовольно взглянул на Егора.

— Во-первых, не «кто», а «что» — портрет. Во-вторых, не дедушка, а мой учитель.

— Ваш учитель?

— К сожалению, — неожиданно смутившись, сказал Алексей Иванович, — я его никогда не видел. Никогда с ним не встречался. Да и не мог встретиться…

— А как же он вас учил?

— Как?..

Алексей Иванович не сводил глаз с портрета. Лицо его стало печальным. Он рассеянно тер переносицу и, казалось, совсем забыл нас.

— Это портрет учителя учителей. Великого педагога Генриха Песталоцци… Удивительный был человек… — тихо сказал он.

Алексей Иванович опять помолчал. Потом, взглянув на нас, вдруг оживился.

— Это хорошо, что вы о нем спросили. Знаете, ребята, — он быстро подошел к столу, взял карандаш, — Песталоцци родился более двухсот лет назад. А точнее, в тысяча семьсот сорок шестом году. Очень давно. Вот в этой маленькой стране. Видите? Она, пожалуй, не больше нашего вепсского края. Называется Швейцария. Отец Генриха был хирургом. Умер он очень рано. Мальчику было тогда пять лет. Мать Генриха осталась с тремя детьми. Жили очень бедно, но очень дружно. Генрих был старшим. Здесь, в семье, он научился любить людей, потому что видел каждую минуту, как любят друг друга мать, сестра и брат.

Генрих пошел в школу. Но там ему приходилось плохо. Он был слаб, некрасив. Учителя считали его тупицей, а школьные товарищи чудаком. Они его так и дразнили: «Вот чудак из чудаков, из страны дураков!» А между тем, ребята, этот неуклюжий, хилый мальчик с великой горячностью, не раздумывая, бросался на защиту слабого, сколько бы у того ни было обидчиков. Тут Генриха ничто не могло остановить. Такое уж у него было сердце.

Ему даже не удалось толком получить настоящее образование. Но именно в этом человеке с годами проснулся редкий дар учителя.

Песталоцци организует школы и приюты для бездомных, нищих детей, у которых не было ни пристанища, ни хлеба. Он написал много книг о том, как надо учить детей. В его воспоминаниях есть такие слова: «Я сам жил, как нищий, для того, чтобы научить нищих жить по-человечески».

За первую книгу об учительском труде ему была присуждена золотая медаль. И ее, эту медаль, пришлось продать. Потому что нужны были деньги, чтобы кормить и учить детей. Неудивительно, что дети любили этого человека. А Песталоцци всю свою жизнь оставался нищим, но стал гордостью Швейцарии. Слава о нем прокатилась