Санта в самом деле выглядел богатырем: огромный, кряжистый, крепкий, с кулаками, похожими на кувалды. Про таких говорят «косая сажень в плечах». По его виду трудно было определить возраст – то ли сорок, то ли пятьдесят, то ли больше. Сам белый, как лунь, стриженный в скобку, а лицо румяное, без морщин.

– Я душой немощен… а не телом, – возразил Санта. – Любовь – дело тонкое, деликатное. Возвышенное! А у меня душа загрубела, панцирем покрылась. Не гожусь я для любви.

– Она сама выбирает. Людей не спрашивает.

– Скажете тоже, «влюбился», – возмущенно пыхтел слуга. – Как можно? Любовь это же ведь… опиум для народа! Наркотик! Человек к ней привыкает, а потом – ломка. Тяжкие страдания. От любви больше слез льется, чем от горя.

– Ты, случайно, не партийным агитатором был?

– Я Санта-Клаусом работал… детишек веселил, и взрослых тоже. Вам это отлично известно, – обиженно пророкотал великан. – Мне нравилось подарки раздавать.

– А принимать?

Санта насупился и замолчал, смахивая крошки со стола.

– Любовь – это подарок… дар судьбы, – добавила Глория. – От нее отказываться нельзя.

– Я не отказываюсь…

– С тобой дело обстоит хуже, дружок. Ты боишься.

– Любви-то? – нахмурился слуга и признал нехотя: – Ваша правда, хозяйка. Боюсь я ее, как черт ладана. Закрутит она меня, измотает, выжмет и выбросит за ненадобностью. Агафон, бывало, так и говорил: «Бойся женщин, Санта! Первую женщину, которую еще до Евы сотворил Господь, звали Лилит. Она пиявкой присосалась к Адаму, насытилась, утолила свою жажду и бросила его. Лилит никому не покорялась, ни мужу своему, ни трем ангелам, которых послали за ней. Лилит – дочь ночи, она предается пороку и поклоняется демонам». Хозяин говорил, Лилит может поселиться в любой женщине… и тогда, если она на кого глаз положит… тому не спастись…

– Ну, у тебя и память!

– Слова хозяина все у меня тут, – Санта почтительным жестом приложил руку к сердцу. – И тут, – рука его прикоснулась ко лбу. – Агафон – мудрый человек. Каждое его слово на вес золота…

Великан говорил о бывшем хозяине дома, как о живом, и Глория поймала себя на мысли, что не думает о карлике в прошедшем времени.

В раскрытое окно столовой влетал теплый ветерок, неся с собою запахи цветущего сада и щебет пташек. В вазе посреди стола увядали розы, поднесенные ей Колбиным в знак особого расположения.

Глория вздохнула. Глава компании все настойчивее ухаживал за ней. Уже и предложение сделал. Специально ради этого прикатил в Черный Лог с огромным букетом… а она едва сдержала смех во время его нескладных попыток объясниться.

О любви Петр Ильич благоразумно не упоминал. Говорил лишь о своей глубокой симпатии, о готовности оказать вдове поддержку…

Глория слушала вполуха, придумывая повод для вежливого отказа. Впрочем, совершенно лишать «жениха» надежды она не собиралась. Это стало бы для Колбина тяжелым ударом по самолюбию. После такого партнерские отношения с ним сильно усложнились бы. Вдова предпочитала не создавать себе дополнительных трудностей.

Она притворилась растроганной, уверила, что не желает никого обременять заботами о своей скромной персоне, и… обещала подумать.

«Брак по любви у тебя уже был, – читала она на лице Колбина. – И чем все окончилось? Брак по расчету ничем не хуже. Красивый самец не способен дать женщине счастье, которого она заслуживает. Неужели ты еще не убедилась в этом?»

Под «красивым самцом» он конечно же подразумевал не только покойного Анатолия, но и в первую очередь начальника охраны Лаврова. Красивые мужчины, по его мнению, годились для двух вещей: постели и стриптиза. А во всем остальном они далеки от совершенства.

Глория могла бы с ним согласиться. Впрочем, совершенство недостижимо. Это идол, которому поклоняются. А она не признает идолов.

– Философствуешь? – захихикал карлик.

Он любил наблюдать за ней из какого-нибудь укромного уголка, притаившись в дальнем кресле или устроившись на диванном подлокотнике. Бывший хозяин дома как будто и не покидал своего жилища. Просто не показывался никому, кроме Глории.

Она могла считать карлика по имени Агафон игрой собственного воображения, «глюками», как выражался Лавров, или призраком. Однако в чем было невозможно усомниться, так это в его присутствии.

Иногда он охотно «разговаривал» с Глорией, иногда упрямо отмалчивался. Но она постоянно ощущала, что Агафон где-то рядом.

– Ты засиделась. Тебе нужна встряска, – заявил карлик, болтая в воздухе короткими кривыми ножками. – Не переживай, скоро у тебя появится повод пошевелить извилинами. Я чувствую!

Он повернулся в сторону входной двери, показывая Глории свой безукоризненный профиль греческого бога, и смешно потянул носом. Будто улавливая запах гостя…

Карлик, как всегда, не ошибся.

Едва Глория спустилась в мастерскую и засела за изучение астрологических карт, на лестнице послышались шаги Санты.

– К вам приехали, – тоном английского дворецкого доложил он. – Куда прикажете проводить?

– В зал конечно же…

По традиции, заведенной бывшим хозяином, посетителей полагалось принимать в каминном зале, отделанном в красных тонах. Бархатная обивка мебели, шторы и напольные вазы соответствовали гамме. Даже люстра под потолком была из розового хрусталя.

Астрология не вдохновляла Глорию, и она охотно отложила скучные расчеты и чертежи. Звезды слишком далеки от насущных проблем. А их влияние на судьбы людей, по ее мнению, сильно преувеличено.

– Кто к нам пожаловал? – спросила она, поднимая голову.

– Респектабельный господин…

– Надеюсь, не Колбин?

– Пф-ффф-фф! – неподражаемо фыркнул великан.

Это означало, что Колбина он респектабельным господином не считает, и вообще тому по всем статьям далеко до гостя.

Глория так и думала, но убедиться в правильности своих догадок не помешает.

– Я переоденусь, – бросила она Санте.

Тот важно кивнул и потопал исполнять свои обязанности.

Глория поднялась из цокольного этажа наверх, свернула в гардеробную и быстро облачилась в подобающий случаю наряд. Пригладила волосы, прошлась кисточкой для пудры по лицу, накрасила губы. Еще несколько штрихов завершили ее образ «колдуньи» или «магессы», как позиционировали ее клиенты.

Они сами назначили ей эту роль. Кем же еще могла быть преемница Агафона?[2]

Метаморфоза, происшедшая с Глорией после гибели мужа, одновременно ужасала ее и приводила в восторг. Она примеряла свою новую ипостась, словно диковинное заморское платье. Она еще не привыкла к ней, но та уже начинала ей нравиться.