Ньет слышал, как человек дышит — ровно, нестрашно.

Он постоял немного, поглядел на законченную работу, взял инструмент и неслышно, как кот, поднялся наверх.

Гудение шло от машинки, за которой сидел человек — стоящий на ребре полупрозрачный лист с картинкой и много кнопок на длинной доске.

— Какая же сука Фервор, — сообщил человек, ни к кому не обращаясь. — Неужели на него никакой управы нет? Чертов нелюдь, сперва бил своих, чтоб соседи боялись, теперь за соседей взялся, чтоб весь мир напугать. И напугал же, сука!

Человек понажимал на кнопки и выругался. Картинка на листе сменилась.

— Я доделал, — сказал Ньет.

Человек обернулся, здоровенный, массивный. В серых глазах мелькнуло недоумение. Брови чуть сдвинулись.

Да он забыл про меня, догадался Ньет. Дал работу и тут же выкинул из головы.

Человек взъерошил коротко стриженые волосы, моргнул.

— Дырки. Я все попротыкал, — пояснил Ньет, и аккуратно положил на край стола доверенную железку. Она звякнула. — Вот.

— А, да, — взгляд человека прояснился. — Конечно. Ты… м…

— Каньявера. Или Каньета. Можно Ньер или Ньет.

Все равно не запомнит.

Фолари носили пук прозвищ, целый букет, как сноп морской травы. Не имея постоянного облика, они не имели и истинных имен — не то что альфары.

— Ты вот что… Каньета. Есть хочешь?

— Можно.

— Извини, что я так тебя тут бросил… — человек стукнул стулом, тяжелым, с обитым кожей сиденьем, поднялся, возвышаясь над Ньетом на целую голову. — Решил на минутку новости посмотреть, а там полное светопреставление. Высокие лорды с ума посходили, придумывают, что им с Эль Янтаром Ферворским делать. Как будто они могут с ним что-то сделать. Торговые санкции! Да ему по барабану, санкции эти, эмбарго… эмм… прости, тебе это все знать не нужно.

— Это… альфары делали? — Ньет покосился на прозрачный лист. Сейчас, когда хозяин отошел, изображение исчезло, и по листу плавали муаровые разводы — словно кто-то невидимый выдыхал дым на мокрое стекло.

Он наконец признал странное гудение, исходившее от вещи. Так гудит злая сумеречная магия — остро, словно иглами покалывает. Назойливый зуд, напряжение всех чувств, неприятное жгущее присутствие.

— Это поплавок, — сказал человек. — Дролерийская машинка. Не видел, наверное, такого никогда?

— Такого не видел.

Гудение раздражало. Хотелось протянуть руку и выключить.

— Это дролерийский поплавок. Устройство для работы с информацией, текстами и картинками. Оно связано с другими такими же невидимыми нитями, — как рыбацкая сеть. Сеть представляешь?

Сети Ньет представлял себе лучше, чем кто бы то ни было.

— Кошельковый невод, — сказал он, поднимая глаза. — Плоская сеть, трал, драга, донный невод. Верша.

Человек моргнул и нахмурился.

— Если из пеньки, то еще ничего, — уточнил Ньет. — Но ведь иногда железо вплетают…

Человек шевельнул губами, будто выругался.

— Если будет еда, — великодушно сменил тему Ньет, — я иду мыть руки.

В ванной комнате свиристел и капал латунный кран. Отзывались трубы, кран жаловался, ныл, плакал прозрачной струйкой, оставляя на ванне ржавый натек.

Ньет потрогал его пальцем, и кран удивленно поперхнулся.

Яичница была вкусная. Ньет орудовал почерневшей от времени серебряной вилкой, жевал, улыбался и слушал. Что он отлично умел — так это слушать. Первое правило выживания среди людей — сделай так, чтобы им хотелось с тобой поговорить. Выгляди неопасно. Умей пользоваться их вещами.

Жаль, что его народ не хочет этого понимать.

Никак не собрать их, не объединить в единое целое — как не свить веревки из песка, не соткать покрывала из воды.

Дикие, изменчивые, но в то же время прочно привязанные к месту обитания — теперь они маются, не в силах уйти от вод, где возникли, не умея сосуществовать с человеческим родом и с альфарами, не зная своего будущего.

Да и что такое будущее время для существ, которые видят время как бескрайний океан — волны накатывают одна за другой.

— Съедобно?

— Да, очень. А эти картина, которую потом надо перевести на стену — для чего? Для украшения?

Кухня была светлая, просторная. Дубовый стол без скатерти заляпан потеками краски.

— Припорох? Да, это будет фреска одному дролери в дом. Старый друг. Сейчас история короля Лавена в большой моде. Возвращение к корням, знаешь ли.

Человек нахмурился, подцепил вилкой жареную помидорину, прожевал.

— Ты мрачный. Это из-за этого… как его… Фервора?

— Не забивай себе голову. Уже поздно. Завтра придешь? Работы еще вагон, ни черта не успеваю.

— Приду. Спасибо за угощение.

Ньет отодвинул тарелку, встал. Человек тоже встал.

— Я плохо знаю ваши обычаи. Возьмешь заработанный чертвертной? Или тебе натурой… еды собрать, хлеба, колбасы?

Ньет мотнул головой.

— Я просто так приду. Мне нравится смотреть, как люди живут. У тебя интересно. Мне понравились… картинки.

На улице уже стемнело. Ньет немного постоял около подъезда, разглядывая освещенные высокие окна, за которыми мелькали темные силуэты. Мимо прошла влюбленная пара ― девушка прижимала к груди букет, пахло черемухой. Из парка напротив доносилась музыка, человеческий смех, оживленные голоса.

Ньет неспешно дошагал до канала, который, как он чуял, втекал в Ветлушу. Не сбавляя шага, перепрыгнул через гранитный парапет, упал в темную воду. Блеснуло в свете фонарей верткое чешуйчатое тело, острый плавник. Поверхность канала вскипела на мгновение, потом вновь разгладилась.

— Согласен, странно, что они только сейчас начали скупать недвижимость. Последние год-два. Мы все ждали, когда они оставят короля и свалят обратно, в свои Сумерки. Но, видишь, они решили тут надолго осесть. Бери бутерброд.

Рамиро отмахнул пару кружков вареной колбасы, положил на кусок хлеба. Ньет благодарно покивал и сграбастал бутерброд. Поблагодарить вслух он не мог — рот был набит до отказа.

— Скупили Журавью Косу, всю, под корень. Тут шикарное место. Залив, прекрасный старый лес, десяток старинных усадеб. От столицы недалеко. Представляю, какой рай тут будет через пару лет. Садовник говорит, прижились все деревья, которые осенью посадили. Тут пруды каскадные. Когда День въедет, фонтаны заработают.

Рамиро соорудил бутерброд себе и откусил сразу половину. Некоторое время они молча жевали, разглядывая фотографии на пожелтевших газетах. На одной, на фоне белого бескрайнего поля маячило несколько черных треугольных вышек, объединенных длинными корпусами.