здесь — только переведенное в цифру. Так или иначе знающий человек мог попасть к нему домой в любой момент, даже не известив об этом хозяина. Но таких знающих кроме Волина было раз, два и обчелся. Волина же Сергей Сергеевич знал с младенчества. Дело в том, что в свое время генерал ухаживал за его бабушкой — в те еще времена, когда она была молодой женщиной. Но бабушка предпочла бравому офицеру известного артиста и, кажется, никогда об этом не жалела. Зато Сергей Сергеевич жалел до сих пор и время от времени объяснял Волину, что будь его бабушка поумнее, был бы он, Орест, не потомком актеров голожопых, а внуком генерала, жил бы в центре Москвы и вообще катался бы как сыр в масле. Но раз уж не вышло, так не вышло. Тем не менее Ореста он любил настолько, насколько вообще генерал КГБ способен любить живого человека, следил за его успехами и даже пару раз благодаря старым связям помог в сложных обстоятельствах.

— Сергей Сергеевич, это я, — крикнул Волин, войдя в прихожую.

— Давай в гостиную, — отвечал ему откуда-то издалека глуховатый голос историка.

Волин двинул в гостиную. Это была комната метров на двадцать пять с высоченными потолками. В советские времена генералам КГБ давали хорошие квартиры. Теперь другие времена, теперь генералы не ждут милостей от государства и берут все, что им надо, сами.

Как ни странно, гостиная казалась небольшой — вероятно, от диванов, столов и кресел, которыми она была набита, как щеки старого хомяка. В последние годы тут появилось даже пианино. Время от времени Сергей Сергеевич присаживался к нему и, тыкая в клавиши одним пальцем, наигрывал «Работа наша такая» и «С чего начинается родина».

— Не хочу отставать от моды — объяснял он. — Куда молодежь, туда и мы. Как говорил Владимир Ильич, задрав штаны, бежать за коммунизмом. Вот только коммунизм наш по-прежнему за линией горизонта.

И сам смеялся своим же незатейливым шуткам. Впрочем, сейчас ему было не до шуток. Он усадил Волина в кресло, сам держал в руках стопку бумаги.

— Ты спрашиваешь, для чего он все это зашифровал? — заговорил генерал, как бы продолжая двухнедельной давности разговор. — Очень просто: чтобы всякие дураки не совали свой нос в исторические документы. Стенография по системе Штольце-Шрея, с использованием правил нотной записи Терне. Так уже лет сто никто не стенографирует, так что пришлось попотеть. Но, скажу тебе, не зря, очень не зря.

И Сергей Сергеевич сунул ему в руки стопку бумаги.

— Читай, — велел генерал.

Волин взвесил в руке увесистую пачку, вздохнул и принялся читать.

Вступление

Надворный советник Икс

«Прежде, чем начать свой дневник, замечу, что меня совершенно не прельщают лавры господина Достоевского, его благородия Ивана Тургенева и даже его светлости графа Толстого. Возможно, я был бы не прочь встать на заре, расчесать черепаховым гребнем седую бороду (каковой не обладаю) и отправиться пахать поле, а хорошенькие крестьянки пусть бы пели и плясали вкруг меня свадебные песни. Но громоздить словесные эвересты, да еще и терзать читателя идеями — нет, слуга покорный. Потому писать я буду без красот и ухищрений, исключительно по делу.

Правда, возникает вопрос: чего ради взялся я за перо, если ни красот, ни ухищрений на горизонте не видно?

Дело в том, что после переворота я вынужден вести затворнический образ жизни — чтобы не мозолить глаза новой власти. Вследствие этого у меня образовалось некоторое свободное время. А письмо — вернейший способ убиения оного, хотя и несколько вредный для окружающих. Вы скажете, зачем писать, если литераторов и без того предостаточно? Признаюсь на это, что от современных книг меня несколько тошнит. Не так, чтобы очень сильно, но достаточно, чтобы вовсе не брать их в руки.

Кажется, Дизраэли сказал: хочешь прочитать хорошую книгу — напиши ее сам. Дерзну последовать мудрому совету. Правда, в искусстве считаю себя человеком прошлого столетия, а, значит, слегка старомодным. Для меня и Чехов — авангардист, а уж про господ вроде Андрея Белого и говорить нечего. Поэтому писать буду так, как привык, а не так, как пишут сегодня.

Вторая причина, почему берусь за перо — желание донести до потомков мой метод. Что за метод такой, спросит вдумчивый читатель, имеющий довольно досуга, чтобы задавать оригинальные вопросы. Отвечу: главный метод, которым я владею в достаточной мере — метод уголовного следствия.

Тут, пожалуй, самое время рассказать, кто я такой. Ваш покорный слуга по роду занятий — дипломат. Однако так сложилась судьба, что мне с младых ногтей пришлось заниматься уголовным сыском. На то были личные причины, о которых, может быть, расскажу я несколько позже. Так или иначе мое увлечение, или, как говорят наши извечные друзья англосаксы, хобби, стало ни более ни менее, как судьбой.

И хотя в узких кругах я известен довольно, ученики у меня вряд ли появятся. Восточная пословица гласит, что, беря ученика, готовишь себе убийцу. Я же надеюсь, как говорил один знакомый бурлак, еще потянуть лямку жизни. Так или иначе мнится мне, что мое искусство может быть полезно людям и в будущем.

Во избежание кривотолков скажу в двух словах о своем происхождении. Дед мой со стороны отца был декабристом, потомственным дворянином, из числа тех, чей род составлял славу и гордость государства Российского. После приснопамятного выхода на Сенатскую площадь в 1825 году он, как и прочие его товарищи, был лишен чинов и дворянства и сослан в каторжные работы, а затем — на поселение. От деда мне досталось железное кольцо, выкованное из кандалов, в которых декабристов гнали на каторгу. Я ношу фамилию матери, а не отца. Будучи потомком славного рода, дворянство — сначала личное, а затем потомственное — я получил на службе Российской империи. Впрочем, после переворота 1917 года всякая аристократия у нас была упразднена, и теперь я такой же гражданин РСФСР, как и любой пролетарий.

Я был рожден двадцатого марта 1853 года. Кроме родителей, у меня есть младший брат и младшая сестра. К сожалению, нас разлучили, когда я был еще весьма юн. Отец мой, по природе честнейший человек, стал жертвой интриги продажных чиновников и обвинен был в преступлении, которого не совершал. Обвинения грозили ему тяжелейшими последствиями. Не надеясь на справедливость суда, он вместе с матерью и младшими детьми бежал за границу. Именно эта история стала первым делом, которое я расследовал спустя некоторое время и доказал, что отец ни в чем