— Справедливо, не тому, — сказал бешир. — Подойди, уважаемый! Прошу!

И расхохотался.

Верзила стоял у каменистой кучки над ямой. Ворон, хотя и отлетевших в сторонку, прибавилось. Сорок тоже набралось несколько.

Курьер подумал, что птицы перелетели из зимнего леса ради объедков. Гора приютила солидный гарнизон. По числу ворон, кормящихся на кухонной помойке зимой и к весне, вычислялся любой постой. И численно, и качественно.

В мелкой, до полуметра глубиной, траншее валялись пять трупов в офицерских свитерах, завернутые в спиральные саваны из колючей проволоки. Без обуви. Видно, армейские говнодавы считались в горах дефицитом. На шерстяных носках — самодельные кожаные задники и подпятники. У одного разного цвета.

На лица он смотреть он не стал. Отвернулся.

— Эти пятеро финансисты, — сказал бешир. — Запоминай… Один, второй, три, четыре и пять. Так?

Курьер молчал. Рысьи глаза, сверлившие его, казались высохшими. От ненависти или жадности?

— И что же?

— Запоминай! Они не взорвались, их не разнесло в клочки… Тела целы, видишь? Руки, ноги, жопы, головы. Целы! Запоминай! Значит, что же? А то, что полевой банк, в котором они везли деньги, не взорвался на мине… То есть взорвался и на мине, но уже после того, как из бронированной машины вытащили финансистов и мешки с деньгами. Вот такие вот мешки…

Бешир повернулся в сторону оравы и крикнул:

— Шепа! Исмаилов!

Поклонник Алены Апиной подбежал рысцой.

— Бешир?

— Покажи мешок!

Шепа сдвинул зеленую полевую сумку на живот, расстегнул кожаные застежки и вытянул светло-серый мешочек с инкассаторским зажимом под пломбу. Протянул беширу.

— Не мне, — сказал верзила. — Ему…

Боевик покосился на старшего.

— Давай показывай! И поверти туда-сюда!

На мешке с одной стороны стояла маркировка «Банк «Столичный» № 1771». С другой — между полукруглыми надписями кириллицей и латиницей «Инкахран» красиво смотрелась эмблема: скрещенные винтовка и ключ.

— Отдай ему, — приказал верзила.

Шепа Исмаилов покорно вытряс из мешка в сумку засаленные сверточки, наверное, с коноплей, и бросил инкассаторскую полость к ногам курьера.

— Подбери… Отдашь в Москве, — сказал бешир.

— Кому?

— Найдешь кому, если жить хочешь… Тебе сообщаю. Нас навели на полевой банк, который вез деньги контрактникам в Шали. Мы взорвали бронеавтомобиль. Ну, как там… я сказал тебе… выволокли деньги и финансистов, потом взорвали. Федералы списали банкноты, указав сумму побольше. По акту и в крупных купюрах на замену получилось столько, что уместилось бы на двадцати «Уралах». Это была совместная операция. Мы имитировали диверсию. Федералы — списание. Свою половину возмещения э-э-э… погибших банкнот мы просили превратить в доллары. И что получили? Меченые сотенные в твоих цинках… Зачем метили? Кто? Как смотреть в глаза людям, которые ждали их? А если бы мы расплатились ими? Что было бы потом? Резали бы потом друг друга…

— Я получил цинки, денег не видел.

— Знаю, что не видел. Попробовал бы… Скажи тому, кого найдешь в Москве, что мы расстреляли финансистов из полевого банка. И скажи, что до твоего прибытия. Ты в этом убедился. У нас есть человек в Москве, который предупредил, что доллары будут зацарапаны. Зачем нам было тех пятерых кормить? Работать не умели, квелые, годились только деньги считать… Скот пасти или по дому работать не могли. Никто не купил бы их. Словом, застрелили. В назидание. Пусть их начальники найдут предателя и выдадут нам. Разговаривать с нами… Ха! Может, ты его и доставишь, смелый?

— А если предатель здесь? — спросил он.

— Молодец, совсем герой! Правильно думаешь, военный человек. Мы тоже думаем. И догадку проверим… На твоих глазах. Расскажешь в Москве тоже.

— Кому?

— Главному. Пойдешь по цепочке, начнешь с того, кто тебе обещал заплатить за перевозку. Голова есть на плечах? Думай, старайся… А то отлетит. Жжик! — Бешир изобразил рубку шашкой.

Подряд на обратную дорогу вытанцовывался.

— Деньги?

— Две штуки. Капустой, — сказал верзила.

— Поладили, — ответил он. — Куда теперь?

— Надень мешок. Так. Дорогу не запоминай, это жизни стоит, — ответил бешир. — Меня зовут Макшерип Тумгоев. А тебя?

Не задумываясь, он ответил из-под мешковины:

— Милик.

— И все?

— И все.

— Тогда повтори, как зовут меня.

Назвавшийся Миликом повторил.

— Опять молодец. И помни: в Москве мое имя не меняется. В отличие от твоего…

Милик услышал писк электронного набора кода, скрежет бронированной двери. И опять лифт, теперь вниз. На несколько секунд донеслись слабоватые кухонные ароматы, музыка и громкие голоса — вероятнее всего, с киноленты.

Спуск длился дольше. Он насчитал двадцать одну секунду. Ехали только вдвоем. И другой шахтой. Видимо, иногда она выходила из скалы наружу слышались удары и посвист ветра. Даже электромотор гудел по иному.

Непросохшее одеяло на плечах завоняло за это время всю кабину.

Мешок снял Шепа Исмаилов, обогнавший их каким-то другим спуском.

Но перед этим, едва раздвинулись двери кабины, женский голос успел по-русски сказать:

— Ну и вонь… Что за чучело?

— Курьер, сестричка, — сказал Тумгоев. — Тот самый.

Сестричка имела миндалевидные глаза, тоже зеленоватые и рысьи, а об остальном обличье приходилось догадываться. Черный крепдешин кутал лицо и обволакивал туго стянутые, судя по тому, как на голове лежала ткань, волосы. Отделанный бахромой другой конец траурной шали ниспадал на грудь. Черный же хитон, поверх которого внакидку висел шиншилловый свингер, почти закрывал подолом носы лакированных туфель — темно-синих и без пятнышка грязи.

Прилетела на воздусях? На каких же? Или живет здесь?

Удивляло и другое: чеченки лицо не скрывали.

— Как дома? — спросил Тумгоев.

Нет, значит, не живет. Есть вертолетная площадка? Или привезли на машине? Скажем, в американском суперджипе «хаммер»?

— По-старому… Карамчян передает…

— Кругом и вперед, — скомандовал Милику Исмаилов.

— Заходи в лифт, сестричка, пока открыт, — успел услышать курьер. Побудь в моей комнате. Объявлен сбор и…

Дальше он не понял. Бешир закончил фразу по-чеченски. Или по-аварски? А может, на ингушском?

Райский уголок населяли эти люди! Шепа Исмаилов провел его к обрыву. Внизу простирался желто-коричневый лес с редкими пятнами зелени. Опушку срезало пересохшее, серое из-за растаявшего на нем снега речное русло, покрытое галькой вперемешку с песком. Лесу хватило земли, чтобы удержаться корнями, лишь до первого кряжа. Дальше вздымались голые, побеленные снегом клыки второй, третьей и ещё неизвестно скольких гряд, вонзенных в небеса. Там, в синеве, оставленный самолетом белый след распадался теперь на легкие перья.