– Тебе нравится, правда? Ведь нравится!

– Ты чудовище, ты Дьявол…

Он сделал резкое мощное движение, и из-под закрытых глаз покатились слезы боли.

– Я твой Бог, я смешал силы наши, я отдаю тебе часть себя. Хочешь остаться со мной навсегда? Ты так прекрасна, я еще долго не отпущу тебя.

– Нет!!! Ты не мой Бог!!!

Взмах ресниц, теперь она смотрела прямо в бездонные огромные глаза своего мучителя. Дил усмехнулся и поцеловал ее. Когда его впервые сотрясло, по ее телу словно пробежала голубая волна электрического разряда, и мир начал меняться. Менялась она, и силой наливался Дил. Потом она удивленно, с пониманием смотрела в пространство над собой изменившимися глазами цвета сирени, а дьявол все не успокаивался, истязая тело и душу человеческую.

– Это я, Заряна, Люк… – вдруг прошептала она, словно ветер пронесся над пустыней, – я еще вернусь.

И Дил взревел. Одно-единственное:

– Нет!!!

Только не это! Будь я проклят!

Так Дил проклял себя, начиная новый отсчет времени и новую свою борьбу, приближающую то ли очередную утопию и поражение, то ли смещение всех Констант бытия.

Древний город сиял белыми мраморными колоннами.

Освещенный жарким июльским солнцем Херсонес не казался разрушенным, скорее недостроенным. Причудливое сочетание камней, образовывающих стены и фундаменты, напоминало мозаичную работу художника. Около Владимирского собора, однако, античное великолепие обрывало свой каменный орнамент и словно застывало в благоговейном восторге перед колыбелью русского христианства.

– Смотри, как необычно… – девушка с волосами, собранными в длинный конский хвост, кивнула своей подруге, которая растянулась на покрывале, надеясь не сгореть, а загореть под жестоким солнцем. – Там служба идет… Да поднимись ты, Оль, посмотри.

Ольга нехотя подтянулась на локтях и посмотрела на собор.

– Анька, ты закончишь жизнь в зоопарке. Что ты можешь видеть, если двери закрыты?

– Я чувствую это, зачем мне видеть.

Ольга глубокомысленно вздохнула и поправила солнцезащитные очки на носу.

– Слушай, Шовинская, ты всегда что-нибудь да чувствуешь. Таблеток пить надо меньше, у тебя глаза больные и красные.

– Я и пью, чтобы не чувствовать, – отмахнулась Анна.

– Хорошо, когда почувствуешь что-то грандиозное, сообщишь, – Ольга легла на покрывало.

Анна Шовинская еще немного посмотрела по сторонам, словно оценивая древний пейзаж, затем легла рядом с подругой.

– Ольга, что-то в мире закручивается нехорошее, недоброе, ветер пахнет или войной, или смертью, а ты дрыхнешь. Сейчас нам всего лишь по двадцать лет, так? – неожиданно заговорила Анна.

– И что с того? – отозвалась Оля.

– Нас, наверное, и не будет уже, но наши дети должны пережить что-то страшное.

– О чем страшном можно думать в наше спокойное время, когда мы так молоды? – возмутилась Ольга.

– О приходе к власти какого-нибудь черта или дьявола, например…

В этот момент одинокая тучка закрыла солнце, и окружающий мраморный мир мигом поблек.

Ольга вскочила с покрывала.

– Да ну тебя, Шовинская, нагородила, ей-богу! – и сердито побежала к морю.

Когда Ольга нырнула, Анна закрутила черный хвост на голове и сняла очки. Сиреневые глаза устало смотрели вслед подруге.

– Я это чувствую, Оль.

Небо темнело очень быстро, наливаясь, словно спелый инжир. Особенно покупаться не удалось, и подруги засели в маленьком кафе с античной обстановкой. За окном начал тарабанить косой холодный дождь, стало неуютно…

– Анька, может, ты ведьма? – спросила Ольга.

– С чего бы вдруг, – Анна растерялась.

– Ведьмы все очень красивые, как, например, ты. И глаз таких я ни у кого больше не видела, да и чашки с тарелками другие студенты-медики взглядом не двигают. Бед не пророчат…

Анна рассмеялась и дотронулась до живота.

– Толкается? – Ольга насторожилась и поставила стакан с соком на стол.

– Все в порядке, – отозвалась Анна.

– Вот скажи мне, нормальные первые дети шевелятся на третьем месяце?

– Нет, – улыбнулась Анна. – Она у меня очень способная девочка, да, Олесик? – еле заметным движением Анна погладила живот.

– Ну, с чего ты взяла, что это девочка!?

– Она так решила и сообщила мне, – Анна непонимающе воззрилась на подругу.

– Пусть так, – примирительно согласилась Ольга. – Про отца так и не расскажешь?

– Нет.

В твердости «нет» сомневаться не приходилось, и Ольга, вздохнув, стала допивать сок, а дождь за окном лил все сильнее и сильнее…

Отец Георгий нервничал, он мерил уверенными шагами светелку и ждал. Руки по привычке теребили широкий расшитый кушак, которым подпоясаны были его светлые длинные одежды. С минуту на минуту должен был появиться отец Владимир, молодой такой, но уже посвященный во многие таинства и знания. Георгий остановился у скамьи, сел и глубоко вздохнул. Как раз в этот момент открылась дверь в горницу. Высокий молодой человек в рясе вошел в обитель Георгия. Сделал шаг к нему навстречу, наклонился и поцеловал протянутую руку.

– Не надо слов, Володя, – патриарх жестом остановил его. – Ты сядь рядом.

Владимир послушно присел на деревянную скамью. Патриарх взял со стоящего рядом столика небольшое фото и протянул своему гостю.

– Красивая девушка, – с улыбкой сказал молодой священник.

– Наша послушница, Володя. В дальнем монастыре уже, почитай, восемь годочков как.

– Из неблагополучной семьи?

– Отчего же, мама – врач, хорошая женщина, Анна Сергеевна Шо-винская.

– Анна Сергеевна, приходской доктор? – удивился Владимир. – Я не знал, что у нее такая православная семья. Я думал, она одинокая женщина.

– Да, Анна Сергеевна – человек с тяжелой судьбой, с большой тайной. Приболела она, Володя. Потому и позвал я тебя, – Георгий вздохнул. Заколыхалось пламя свечей.

– Я чем-то могу помочь? – участливо спросил Владимир.

– Да, Володя. Дочь Анны, ее Олесей[6]зовут, замкнутая и необычная девочка. Ее в монастыре очень боятся монахини. Небылицы сочиняют, страшилки. Олеся, конечно, там в безопасности… пока в безопасности, – отец Георгий сделал паузу, словно размышляя, – но она мирской человек. Анне немного времени осталось, да надо, чтобы Олеся жила под защитой хорошей.

– Так, может, еще оздоровится Анна Сергеевна?

– Нет, Володя, нет, здесь не вмешаться нам. Но вот Олесе мы помочь должны. В общем, вот тебе девушка и мое отпущение из лона церковного, не смотри на меня так! Это во имя Божье! Девушку под венец поведешь, боле никому я не могу доверить ее.