Через минуту Адела уже забыла обо всем, ее лицо исказила гримаса, когда Розамунда снова осторожно проникла руками в чрево лошади, пытаясь облегчить появление жеребенка на свет.

– Слава Богу, что твой отец, король, не видит этого, – пробормотала Адела, стараясь говорить спокойно, чтобы снова не испугать кобылу.

– Чего не видит?

Все три женщины замерли, услышав глубокий баритон. Глаза Юстасии испуганно расширились, когда она посмотрела в дальний конец конюшни. Ее лицо было достаточно выразительным, чтобы показать Аделе, что она безошибочно узнала голос. Господь, судя по всему, был не особенно расположен к ним в этот день. Сам король прибыл, чтобы взглянуть, что делает его дочь под руководством аббатисы.

Распрямив плечи, Адела покорно повернулась к Генриху и, не замечая его спутников, с трудом улыбнулась:

– Король Генрих, милости просим.

Монарх кивнул аббатисе, но все его внимание было приковано к дочери. Она взглянула через плечо, и тревога на ее лице сменилась сияющей улыбкой.

– Папа!

Ответная улыбка появилась на лице Генриха, но тут же исчезла, когда он увидел, что происходит.

– Что, черт возьми, ты делаешь в конюшне, девочка? Да еще в мужской одежде! – Он сердито посмотрел на Аделу. – Я что, настолько мало плачу вашим людям, что нельзя нанять грума? Вы что, назло мне заставляете мою дочь работать с животными?

– Ах, папа, – засмеялась Розамунда, совершенно не замечая его гневных возгласов. – Ты же знаешь, что я сама так решила. Мы все должны что-то делать, и я предпочла конюшню мытью полов в монастыре.

Последние слова она произнесла рассеянным шепотом и вновь вернулась к своему занятию. Любопытство заставило Генриха подойти поближе:

– Что ты делаешь?

Розамунда взглянула на него; тревога явно читалась на ее лице.

– Кобыла пытается разродиться уже второй день. Она теряет силы. Боюсь, она погибнет, если мы не поможем ей. Но я никак не могу вытащить жеребенка.

Сдвинув брови, Генрих взглянул на руки дочери, по локоть исчезнувшие в чреве кобылы, и ужас отразился на его лице.

– Да ведь ты… что… ты…

Услышав это растерянное бормотание, Розамунда вздохнула и спокойно объяснила:

– Жеребенок лежит задними ножками вперед. Я пытаюсь перевернуть его, но никак не могу найти голову. Услышав это, Генрих приподнял брови:

– Разве кобыле не повредит то, что ты в ней так копаешься?

– Не знаю, – честно ответила Розамунда, пытаясь проникнуть еще глубже. – Но и мать, и жеребенок погибнут, если им не помочь.

– Конечно… – Хмуро посмотрев в спину дочери, Генрих сказал: – Пусть это сделает… э… – Он взглянул в сторону монахини, которая снова была рядом с Розамундой,

– Сестра Юстасия, – подсказала леди Адела.

– Да. Сестра Юстасия. Пусть этим займется сестра, дочка. У меня мало времени и…

– О, я не могу допустить этого, папа. Сестра Юстасия может запачкать рукава своей сутаны. Это не займет много времени, я уверена, и тогда…

– Плевать я хотел на рукава сестры Юстасии! – прорычал Генрих, шагнув вперед, чтобы оттащить дочь силой, если понадобится, но ее умоляющий взгляд остановил его. Как она была похожа на свою мать, которой Генрих ни в чем не мог отказать! Как, впрочем, и дочери.

Вздохнув, он снял накидку и передал ее Юстасии, потом сбросил короткий камзол и тоже отдал монахине.

– Кто научил тебя этому? – ворчливо спросил он, опускаясь на колени рядом с дочерью.

– Никто, – призналась она, одарив его улыбкой, от которой у Генриха сразу потеплело на сердце. Мгновенно его гнев и раздражение улетучились. – Просто это показалось мне единственным выходом, когда я поняла, в чем причина. Иначе она погибнет.

Кивнув, Генрих пододвинулся к дочери как можно ближе и засунул руки в чрево кобылы, помогая Розамунде.

– Голову не можешь найти?

Розамунда кивнула:

– Я нащупала задние ноги, но не могу…

– Ага! Вот она. Что-то ее держит. – Немного помолчав, он произнес: – Вот так.

Розамунда почувствовала, как задние ноги жеребенка выскользнули из ее рук. Она едва успела вытащить руки из кобылы, как отец уже перевернул жеребенка внутри кобылы, и тот оказался в правильном положении.

– Кобыла слишком слаба. Тебе придется… – Она не закончила говорить, а отец уже тянул за голову и передние ноги жеребенка. Через секунду тот выскользнул на солому.

– О! – выдохнула Розамунда, разглядывая ворочавшегося на соломе малыша с тоненькими ножками. – Ну разве он не прелесть?

– Да, – ворчливо согласился Генрих, потом, откашлявшись, схватил дочь за руки и поднял с колен. – Пойдем. У нас мало времени. И потом, девушке твоего положения не пристало заниматься подобными вещами.

– Ах, папа! – Смеясь, Розамунда бросилась в объятия отца, как в детстве. Генрих тут же забыл все упреки, как она и предполагала.

– Так вот, значит, дочь короля.

Эрик переступил с ноги на ногу; его взгляд оторвался от девушки и переместился на друга.

– Похоже, что так.

– Она прелестна.

– Безусловно, – тихо согласился Эрик. – Если память не изменяет мне, она копия прекрасной Розамунды.

– Память не подводит вас. Она точная копия своей матери, – согласился Шрусбери. – Кроме волос. Волосы у нее в отца. Будем надеяться, что вместе с ними она не унаследовала его вспыльчивый характер.

– Она правильно воспитывалась, милорд епископ, в дисциплине и доброте. И непокорность исчезла! – горячо воскликнула аббатиса, рассердившись на Шрусбери уже за одно предположение, что в характере девушки имеются изъяны. Потом, словно опомнившись, она выжала из себя улыбку и более почтительно добавила: – Как прекрасно, что его величество получили мою записку. Услышав, что он в Нормандии, мы испугались, что он не успеет к церемонии.

Эрик и Роберт обменялись взглядами, и Эрик осторожно переспросил:

– Какой церемонии?

– Какой церемонии? – удивленно повторила Адела. – Ну как же, завтра леди Розамунда примет постриг.

После этих слов наступило молчание, потом Роберт пробормотал:

– Король, несомненно, будет… удивлен…

– Что?! – раздался громовой голос Генриха.

– Полагаю, он именно сейчас узнал об этом, – заметил Эрик.

Вид разъяренного монарха был картиной не для слабонервных, Лицо Генриха исказила ярость, оно так покраснело, что казалось лиловым. Даже волосы словно вспыхнули огнем его темперамента и стали вновь огненно-рыжими. Он сердито направился к ним, сжав кулаки. Его дочь следовала за ним, удивленная и слегка растерянная.

– Я думала, ты знаешь, папа. Я полагала, что ты получил мое послание, и приехал, чтобы присутствовать… – Её слова затихли, когда Генрих резко остановился и в ярости посмотрел на нее.